Пророк - Андрей Воронин

Внутри камеры слова звучали совершенно естественно.

– Святой отец, скажите следователю, я готов с ним разговаривать через час, если его устроит.

А сейчас я хочу побыть один, наедине с Господом нашим Иисусом Христом.

Холмогоров понял, что безысходность кое в чем помутила рассудок узника, но кое в чем и прояснила.

– Хорошо, я передам вашу просьбу.

Солдат открыл дверь, а Леонард опустился на колени в дальнем углу и, вперившись взглядом в кирпичи кладки, принялся что-то бормотать, невинно, младенчески улыбаясь безобразным ртом.

– Что он вам сказал, Андрей Алексеевич? – спросил следователь.

– То, что я и ожидал, – ответил Холмогоров. – Теперь он согласен с вами разговаривать.

– Что, признается?

– Ему не в чем признаваться. И еще, – сказал Холмогоров, – думаю, его надо показать психиатру.

– Да, показать психиатру! Закосит под сумасшедшего, а это совсем другой коленкор.

– Неужели вы думаете, что он до сих пор сохранил ясность мысли?

– Ясностью мысли никто из нас не может похвастаться, – честно признался следователь ФСБ. – И психиатрическая экспертиза все равно будет назначена. Но я бы не хотел с ней спешить. Пока Леонард на ней не настаивает, ну и слава Богу. Пусть даст показания, поможет следствию, а там посмотрим.

Мужчины сели в машину.

– Если вам нетрудно, подвезите меня до мэрии, – попросил Холмогоров. – Я должен поговорить с Цветковым.

– Насчет разговора с Леонардом? – усмехнулся следователь ФСБ.

– Что вы! Это ваши проблемы. Я тут в командировке, своих дел хватает. Цветков уперся, никак не могу его убедить.

– Ну что ж, подвезу. Спасибо, что помогли.

Вечером увидимся.

– Да-да, за ужином.

Если в сводной бригаде спецназа МВД девяносто процентов личного состава являлись контрактниками, то у ракетчиков все было наоборот – девяносто процентов личного состава были «срочниками», призванными из разных концов России.

Там же, где человек служит по принуждению, отношения между солдатами далеки от идеальных.

И не только между солдатами, но и между солдатами и их командирами.

Казалось бы, старинный монастырь, намеленное место, в нем жизнь должна течь чинно и смиренно, даже голос повышать страшно, загрохочет эхом в гулких стенах. Но не все благополучно было в ракетной части с так называемой дедовщиной, хотя командиры старались и не выносить сор из избы, до военной прокуратуры дела не доводили.

Два солдата срочной службы охраняли склад горюче-смазочных материалов, вынесенный за территорию части. Он был обнесен колючей проволокой и располагался неподалеку от кладбища.

Охранять склад считалось делом легким, а летом, если погода хорошая, даже приятным. Как-никак, неподалеку река, а солдату, изголодавшемуся по мирским утехам, надо хотя бы краем глаза понаблюдать нормальную жизнь. Неподалеку река, солнце, загорающие девчонки, почти голые.

Ходи себе по периметру и поглядывай на пляж, любуйся загорелыми телами, если, конечно, зрение хорошее.

У рядовых Корнилова и Петрова зрение было что надо. Они могли за сто метров рассмотреть родинку на плече местной красотки. Девушки тоже видели солдат и любили подразнить. Отойдет от реки, вроде бы цветочков собрать, птичек послушать и, как бы невзначай, подберется почти к самой колючке. Тут бы по уставу крикнуть:

«Стой! Кто идет? Стрелять буду!» Но вместо этого солдаты лишь приветственно махали руками, а девушка иногда расстегивала верхнюю часть купальника, ослепляя служивых пышной белой грудью. Тут уж рука сама крепче сжимала автомат, даже суставы от напряжения белели. А красавица, притворно взвизгнув и присев в высокую траву, начинала задорно хохотать.

Поздним вечером девчонки подбирались к самой колючей проволоке и иногда, естественно с разрешения караульных, даже пролезали под нее, чтобы одарить солдат своей лаской. Командиры об этом знали, строго наказывали караульных, хотя и понимали: девчонки не воры, солярку и бензин из цистерн сливать не станут. Но порядок должен быть во всем. Нарушать устав караульной службы не позволено никому.

За последнюю неделю рядовые Корнилов и Петров уже четвертый раз заступали в караул.

Они были злые как собаки. Нестерпимо хотелось спать. Повалились бы прямо на траву у колючки, сдвинули на глаза твердый козырек пятнистой шапочки и уснули бы!

День они кое-как продержались. Но теперь, когда стало темно, глаза сами слипались. Медленно идя по периметру навстречу друг другу и приближаясь к тому месту, где их траектории должны пересечься, каждый прислушивался к шагам напарника. «Небось, дрыхнет, сволочь», – думал Корнилов, всматриваясь в темноту и вслушиваясь в звуки ночи, среди которых никак не мог различить шаги Петрова. Но Петров появлялся с завидной регулярностью.

– Думал, ты заснул по дороге, – бросал он.

– И я так думал.

– Спать хочется.

– Еще бы, – отвечал Корнилов, и они вновь расходились.

На следующем круге встречались снова.

– Игорек, не знаешь, кто сегодня заступил?

– Капитан Пятаков.

Вновь разошлись.

Пятакова солдаты люто ненавидели. Тот был карьеристом до мозга костей.

Корнилов тряхнул головой и понял, что спит на ходу, его непроизвольно заносило к самой колючке. Он постоял, глубоко подышал, поглядел на звездное небо и попрыгал, бряцая автоматом.

Сделалось немного легче, но просветления в мозгу хватило лишь метров на двадцать, а потом вновь веки сами собой стали смыкаться. Он едва добрел до грибка, на котором была укреплена розетка для телефонной трубки, и стал дожидаться Петрова. Тот наконец появился из темноты. Он шатался и волочил ноги так, словно пробродил пешком километров пятьдесят. Автомат висел на груди, руки лежали на нем.

– Все, не могу больше, – прохрипел Петров. – Постоим, побазарим немного, а то засну.

Базарить было не о чем. Обо всем переговорили тысячу раз. Появления женщин сегодня не предвиделось.

– Ну и сука же Пятаков. Так меня вздрючил на прошлой неделе! – пожаловался Корнилов. – Обещал три наряда вне очереди дать. Но, наверное, забыл.

– Он не забывает. Как придет время, вспомнит. Ну и где он тебя за задницу взял?

– Курил на территории.

Напоминание о том, что существует табак, испортило настроение обоим парням. У них оставалась одна сигарета на двоих. Оба они знали, что самый тяжелый период наступает перед рассветом, когда близится смена, – тогда хоть волком вой – и берегли курево для этого случая.