Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

К вреду законов и свободы?

От древних лет до наших дней

Гордились ими все народы;

Под их убийственным мечом

Везде лилася кровь ручьем.

Увы, Аттил, Наполеонов

Зрел каждый век своей чредой:

Они являлися толпой…

Но много ль было Цицеронов?..

Федор Николаевич Глинка, которому Рылеев прочел эти стихи, вскочил со стула и воскликнул:

— Кондратий Федорович! Ваши мысли почти слово в слово совпадают с тем, что несколько дней назад я слышал от Николая Семеновича. Дай бог памяти поточнее вспомнить. Говорили об исторических сочинениях и героях, прославляемых в них. И Николай Семенович по этому случаю сказал: «Занимаясь историческими сочинениями, я заметил, что в них прославляют храбрых завоевателей как великих людей, но я назвал бы их разбойниками. Защищать свое отечество — война законная, но идти вдаль с корыстолюбивыми замыслами, проходить пространство земель и морей, разорять жилища мирных людей, проливать кровь невинную, чтобы завладеть их богатством, — такими завоеваниями никакая просвещенная нация не должна гордиться».

— Я счастлив, что мои мысли совпали с мыслями самого замечательного государственного ума нашего времени, — проговорил Рылеев. — Спасибо вам, Федор Николаевич!

— За что ж мне-то спасибо? Ведь не я это сказал, а Мордвинов.

— Спасибо за то, что вы, как всегда, являетесь ангелом добра и вдохновляющей музой…

— Хороша муза в эполетах! — засмеялся Глинка.

Рылеев тоже рассмеялся.

— Нет, Федор Николаевич, ей-богу, нынче именно муза поэзии через вас дает мне знак. Какая же ода может обойтись без обращения к нынешним временам? А моя как раз страдала этим. Аристид, Катон, Долгорукий, Панин жили давно, читатель может сказать: «Все это хорошо, но тогда были иные времена, чем теперь, а другие времена — другие и песни». Как мне самому не пришло в голову имя Мордвинова! Моей оде недостает строф именно о нем!

Николай Семенович Мордвинов — один из первых вельмож России, адмирал, председатель департамента гражданских и духовных дел Государственного совета, член Комитета министров и Финансового комитета — представлял собой странную и необычную фигуру в правительстве русской империи.

Потомок заложника-аманата, взятого от племени буйной мордвы в царствование Ивана Грозного, он олицетворял в себе сам аристократизм. Правда, за минувшие два с половиной века только фамилия осталась напоминанием о его происхождении. Поколения Мордвиновых, усердно и честно служа в царской службе, приближались ко двору, и уже при Екатерине II, когда из числа детей знатнейших петербургских дворян выбирали товарищей для наследника престола, выбор пал на сына адмирала Мордвинова, Николая. Воспитываясь во дворце, Николай Мордвинов приобрел дружбу наследника, но при этом не поддался дворцовой атмосфере лести, был самостоятелен и в необходимых случаях даже дрался с великим князем, как дрался бы с любым другим мальчишкой, и, бывало, поколачивал его.

По окончании образования великого князя Мордвинова послали в Англию для совершенствования в морском деле.

Три года он плавал на английских судах, побывал в Америке. Тогда же он прочел труд великого английского экономиста Адама Смита «Исследование о природе и причине богатства народов» и стал ярым его поклонником. Англия вообще произвела на него огромное впечатление, ее политические и экономические учреждения, английский быт стали для него идеалом.

По возвращении в Россию Мордвинов попал под начало всесильного Потемкина, но, поспорив с ним, вышел в отставку. Только после смерти Потемкина он вернулся на службу.

Мордвинов был убежден в необходимости государственного и экономического преобразования России и последовательно придерживался своих взглядов. Русская государственная система, еще не изжившая неповоротливое, путаное наследие средневековых приказов, где дела решались «по преданию», «по совести», «по уважению» и прочим подобным обстоятельствам, а не по единым законам, постоянно входила в противоречие с проектами Мордвинова, и тогда его отвергнутое Сенатом или Советом «мнение» во множестве копий расходилось в Петербурге и провинции.

Николай Иванович Тургенев как-то передал Рылееву свой разговор с Мордвиновым о самодержавной власти.

— Пока крестьяне не освобождены, я готов мириться с этой властью, — сказал Тургенев Мордвинову, — лишь бы только она была употреблена для освобождения страны от чудовищного угнетения человека человеком.

— Надо начать с трона, а не с крепостных. Пословица говорит, что лестницу метут сверху, — возразил ему Мордвинов.

Рылеев прочел Глинке новые строки оды о гражданском мужестве:

Но нам ли унывать душой,

Когда еще в стране родной,

Один из дивных исполинов

Екатерины славных дней,

Средь сонма избранных мужей

В совете бодрствует Мордвинов?

.    .    .    .    .    .    .    .

Уже полвека он Россию

Гражданским мужеством дивит;

Вотще коварство вкруг шипит —

Он наступил ему на выю…

— Теперь ваша ода приобрела художественную законченность, — согласился Глинка, — и ваша мысль высказана вполне. Если вы согласитесь, Кондратий Федорович, я бы взял на себя миссию познакомить с вашей одой Николая Семеновича.

— Сочту за честь.

Через Глинку же Мордвинов передал Рылееву, что будет рад видеть его у себя.

Особняк Мордвинова на Театральной площади не отличался показной роскошью. Ничто в нем не бросалось в глаза, не пестрило, но на всем лежала печать той особой подлинной ценности, которая не нуждается в блеске и украшениях. Здесь все как будто говорило, что в этом доме не скрывают медь позолотой, а предпочитают натуральность: золото так золото, мрамор так мрамор, бронза так бронза. Но от всей этой чопорной простоты и подчеркнутой порядочности веяло холодноватой скукой.

Мордвинов встретил Рылеева в дверях кабинета, подал руку, Рылеев, принимая во внимание почтенный возраст Мордвинова, слегка пожал его руку, но старик ответил неожиданно крепким и энергичным рукопожатием.

— То, что Федор Николаевич рассказал мне о вас, вызывает у меня к вам самое искреннее расположение и уважение. Благодарю вас и за лестные слова, посвященные мне в вашей оде.

— Ваше высокопревосходительство, я сожалею о том, что мое перо слишком неискусно, а талант мал, чтобы создать нечто достойное вас…

Мордвинов выслушал Рылеева с серьезным, почти безразличным видом. На его бритом, вытянутом лице, похожем на лицо англиканского пастора, не дрогнул ни один мускул. Длинные прямые седые волосы усиливали сходство с пастором. И только глаза — умные, по-мужицки, по-русски хитроватые — дисгармонировали со всем его обликом.

Выдержав паузу, Мордвинов сказал, показывая на мягкие кресла, обитые кожей:

— Теперь, Кондратий Федорович, давайте поговорим.

Беседа продолжалась около двух часов. Большие каминные часы меланхолично вызванивали каждую четверть, как бы сожалея о протекшем времени.

Говорить больше пришлось Рылееву. Мордвинова интересовали взгляды молодого собеседника на различные вопросы