Аполлинария Суслова - Людмила Ивановна Сараскина

сознался и сказал, что даже удивился. Сказал еще, что Салиас обиделся за что-то накануне, что было вовсе незаконно.

Я сказала Утину, что видела Carrive’a и что он просил у меня позволения познакомить меня с своим товарищем. – Когда они придут? – спросил он.

Я отвечала: не знаю.

Вот уж самолюбие и затронуто, рады прийти, когда хорошо мне и без них.

– Скучно вам? – спросил Утин.

– Нет, ничего, – ответила я, – я ведь не очень больна и могу заниматься, и чем же отличается собственно теперешняя моя жизнь от всегдашней?

– Я спросил, потому что вы вздохнули.

Прощаясь, он мне сказал, что с ним я не должна опасаться, он будет понимать мои слова так, как надо.

Сделавшись больна, я вечером написала записку Benni; он пришел на другой день рано утром, когда я была в постели. Отворяя дверь ему, я сказала, чтоб он подождал, когда я лягу в постель. Я улеглась. Он вошел. Он был очень встревожен и, прощаясь, жал мою руку так сильно. Я слегка удержала его руку. Но он пошел. Потом он пришел вечером, и на другой день, и на третий. На другой день он долго сидел со мной, сидел, развалясь в противоположном углу, и говорил много, хорошо, но он был совершенно спокоен. Он говорил, как дурно, что люди не уважают свободы других при дружбе, знакомстве даже: «Ну, он мой друг, – говорил он, – какое ему дело, что завтра я украду деньги, всякий отвечает за себя».

Сегодня я брала у него урок. Мне стало жарко сидеть у печки, я отодвинулась и, наконец, ушла. Он сказал, что я очень далеко. – Так подите сюда! – Но он не пошел. Я сказала, что деньги менять нужно, он вызвался мне сам разменять, и я дала ему, чтоб еще раз его увидеть. Он пришел, но в этот раз у меня был Сагпуе. Он точно не в духе стал, когда заметил его, и скоро ушел, сказав, что придет во вторник, т. е. когда только нужен, потому что я уже почти здорова. Гордый мальчик!

Понедельник

Я теперь думаю о моем возвращении в Россию. Куда я поеду, к кому? к брату, отцу? Я никогда не могу быть свободна так, как мне нужно, и какая цель выносить зависимость? Что у меня общего с этими людьми? Идеи проводить! глупо. Да и детей мне своих никто не даст. Мне кажется, что в России теперь совсем не так худо, как говорят. Ведь какая, собственно, цель всего – чтоб хорошо было народу, т. е. чтоб он ел хорошо, а он ест лучше, чем когда-либо, а с этим он пойдет далеко, а что университеты-то закрыты – экая важность!

Как-то мой лейб-медик говорил, что нет у него отечества, а что такое значит: иметь отечество?

14 декабря

В воскресенье был Алхазов; рассказывал о притеснениях, которые у них делают. Он приходит в отчаяние от невозможности что-нибудь сделать, он хочет ехать в Турцию: там свободнее. Вот положение современного человека! искать свободы в Турции! Эта мысль мне понравилась.

– По крайней мере там не нужно надевать фрака и перчаток, – сказал он. Потом он говорил, что хотел выписать маленького брата, – там плохи школы, – но раздумал, смотря на здешние нравы. – Конечно, я мог следить за ним, сказал он, но то многое, что могу сделать для него, не заменит то, чего он лишится: я не могу заменить ему мать и братьев, природы, всего того, из чего складываются впечатления, из которых образуется характер, а это главное. Учение можно добавить после, а характера не приобретешь. Мы с ним от души потолковали.

Сегодня была у гр[афини]. Она только что возвратилась из путешествия, провожала m-me О[гареву][145]. Она мне рассказывала вещи ужасные: m-me О[гарева] – это женщина, о которой люди всех партий и мнений отзываются так дурно, бежит от мужа и овладела Г[ерценом]. При ней Г[ерцен] к ней пришел пьяный, и, как только он вошел, она ему предлагает вина под предлогом, что некуда вылить. Она, говорят, и мужа своего прежде так завлекала, спаивала. Расставаясь с S[alias], m-me О[гарева] дала ей записку. Для О[гарева]? – спросила эта. – О нет, для Г[ерцена]. Скажите ему, чтоб он провожал О[гарева] и ехал скорее ко мне. Он человек сильный, но я за себя не ручаюсь[146]. – Говоря о своих детях, она сравнивала отношения свои к ним с отношением Св. Девы к сыну.

В субботу, когда я сказала лейб-медику, что еду в П., – в нем я заметила некоторое волнение. Когда он уходил, я сказала довольно просто:

– Можете вы мне сделать одолжение, узнать один адрес.

– Чей?

– К.

Голос мой изменился, когда я произносила это имя…

Он обещал. Я просила не торопиться. Сегодня он принес этот адрес. Я очень удивилась, увидав его не в определенное время.

– Дайте бумаги, – сказал он, поздоровавшись.

Я дала и стала выражать удивление, что его вижу. Он избегал произнести имя К. и то, зачем пришел.

Я ушла за углем и, вытаскивая его из шкафа, спросила:

– Вы мне принесли тот адрес, что я просила?

Потом я просила его посидеть. Он оставался недолго и был очень грустен.

Я чувствую, что я мельчаю, погружаюсь в какую-то «тину нечистую»[147] и не чувствую энтузиазма, который из нее вырывал, спасительного негодования.

Я много думала, и мне стало легче. Во мне много предрассудков. Если б я не любила прежде, если б л[ейб]-м[едик] не был моим доктором, наши отношения были бы не те. Куда девалась моя смелость? Когда я вспоминаю, что была я два года назад, я начинаю ненавидеть Д[остоевского], он первый убил во мне веру. Но я хочу стряхнуть эту печаль.

Париж, 29 (17) декабря 1864 г.

А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому (несохранившееся письмо).

20 декабря

Л[ейб]-медик сказал о графине (после, как я ему сказала, что она его не любит, что он признал: ему было неприятно), что она неспособна никого любить. Как это верно!

Montagnard[148] сказал, что предпочитает характер поэзии Андре Шенье характеру Альфреда де Мюссе; о последнем говорит, что он видит зло, ничего не находит высокого, и это потому, что лично он несчастлив, что он слишком везде занят самим собой, что он эгоист.

22 декабря 1864 г. [3 января 1865]

…Ответ С[условой].

Ф. М. Достоевский. Записная книжка 1864–1865 гг. // Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 27. С. 97.

21 декабря

Был лейб-медик. Он говорил по поводу любви, что в жизни личностей, как и