Ухожу на задание… - Владимир Дмитриевич Успенский

национального освобождения Афганистана», стал руководителем организации «Братья мусульмане» и ее филиала «Мусульманская молодежь». Абдул Махмат верил в него: этот человек не захочет терять то, что у него было, не отступит от борьбы, заплатит все, что причитается, своим надежным сторонникам. Моджаддади знает: его давнишний друг живет сейчас под чужим именем в большом городе, поставляет важные сведения, необходимые дли руководства движением, для их заокеанских покровителей.

Абдул Махмат старался быть очень осторожным. Нет, не отправился бы он без крайней надобности в дальний путь, лишь важность и срочность полученных известий толкнули в дорогу. А точнее, мысль о том, что моджахедины в горах не осознают, не поймут особенностей его сообщения, ничего не сделают, чтобы сорвать замысел кафиров.[5] Молодежь не разбирается в тонкостях политики. Этим головорезам лишь бы стрелять… А пока сведения попадут в Пакистан, к руководителям, пока там разберутся, поспорят, примут решение — будет уже поздно.

Наступил случай, когда нужно рискнуть самому.

После утреннего намаза Абдул Махмат привычно вытряхнул и сложил молитвенный коврик. Обращение к аллаху укрепило дух Мехмата, веру в полезность и праведность его поступков. Велел позвать помощника — управляющего всеми делами в мастерской. Сказал ему, что покидает город на три дня. Если кто спросит — уехал в кишлак проведать дочь, которая вышла замуж за сарбаза[6] и теперь ждет ребенка.

Разгладил перед зеркалом широкую, как лопата, почти совсем седую бороду, начинавшуюся от висков, оттенявшую смуглость лица. Надел поношенный халат, прошелся от стены до стены, чуть сутулясь и приволакивая левую ногу. Этот халат и походка делали его лет на десять старше, а к старикам больше почтения. Ничем не отличался бы Махмат от пожилого досточтимого ремесленника, если бы не глаза под кустистыми, без седины бровями. Властый, надменный взгляд выдавал его: не из простых. Но глаза не сменишь. Абдул Махмат приучил себя говорить с людьми тихим голосом, потупившись, не оскорбляя собеседника пристальным разглядыванием. С трудом давалось ему такое смирение…

Из дому вышел через дверь, ведущую в садик, а дальше — в глухой переулок и на аллею. Слава аллаху, никто из знакомых, любивших совать нос в чужие дела, не встретился на задворках.

Аллея была обсажена соснами, округлые, густые кроны которых давали приятную тень. Здесь, в городе, осень еще не чувствовалась, но загородные холмы, видимые отсюда, уже побурели, кое-где облысели, как горбы старых верблюдов. Под бледно-голубым, будто выцветшим, небом, на самом краю горизонта, темнели далекие вершины хребта. Там, в горах, мог уже выпасть новый снег.

С сосновой аллеи Махмат свернул в полузаброшенный квартал: до революции там жили одни бедняки, многие из которых переселились в новые дома, в квартиры бежавших богачей. По узенькой грязной улице, где не разойтись нагруженным ишакам, минуя развалившиеся дувалы и кучи мусора, Абдул Махмат, срезав большой угол, выбрался к широкой асфальтированной дороге. Тут было людно и шумно. Торопились пешеходы. Проносились моторикши с пассажирами в колясках, желтые такси, ярко разрисованные частные машины. Медленно проползли два бронетранспортера.

Там, где дорога шла на подъем, над шоссе тянулся дощатый забор, выкрашенный в зеленый цвет. Совсем недавно это был голый холм, открытый ветрам и солнцу: даже верблюжья колючка неохотно росла на сухой каменистой земле. Но обосновавшиеся здесь сарбазане шурави[7] изменили все: начали с палаточного городка, затем собрали здания из щитов и брусьев, построили каменные дома, принялись качать воду в лощине и даже посадили деревья. Про эти деревья в городе почему-то говорили особенно много. Никогда, мол, они не росли на холмах и не смогут расти. Но деревья, заботливо поливаемые каждый летний день, окрепли, зазеленели. И хотя Махмата раздражал даже вид гяуров, злила чужая военная форма, он не мог не отдать должное целеустремленности и своеобразной тактичности русских. Они ведь не расположились в городе, в тенистом парке, — они разместились, никого не стеснив, не заняв ни одного митра полезной, обрабатываемой земли. Вели себя очень сдержанно, ни во что не вмешиваясь, не демонстрируя свою силу. Сами обслуживали себя. Больше того, они помогали афганцам, вместе с жителями строили школы, больницы, восстанавливали мосты.

Но при всем том для Махмата пришельцы с севера были непримиримыми врагами, как и свои афганские партийцы. Серьезная опасность заключалась как раз в поведении, в доброжелательности русских. К ним присматривались, их старались попять.

А главное: при новой власти не было места ему, Абдулу Махмату. Жилище, работу Махмат, конечно имел, но для него этого ничтожно мало, он не хотел поступаться тем, чем располагал до революции. В этом была суть противоречий. А каким флагом, какими лозунгами их прикрывать — это дело второстепенное. На обложке карточки члена мусульманской организации «Иттихад» напечатано: «Борьба с неверными — наша цель! Если ты погибнешь в этой борьбе, то обязательно попадешь в рай». Расплывчато, но хорошо сказано. Под таким призывом можно объединить многих верующих.

Медленно, волоча ногу, приблизился Махмат к широким воротам, на решетчатых створках которых ярко выделялись большие красные звезды. Прохаживался часовой с автоматом. Богатырского, двухметрового роста военный с повязкой на рукаве смотрел в глубину двора, где виднелся длинный ряд автомашин. Оттуда к воротам шли трое. Это были женщины. Одна, статная, черноволосая, полная, в зеленом (военная форма?) платье, несла чемоданчик, сверкавший никелированными углами и застежками. Другая, худенькая, светловолосая и светлолицая (тоже в форменной одежде) вела, обняв за плечи, девочку лет десяти в пестром платьице, что-то говорила, склонившись к ней. Смуглая, длинноногая девочка была, несомненно, афганкой. Но как она попала сюда? И понимает по-русски? К тому же Махмату показалось, что она плачет.

Легковая с зеленым брезентом автомашина нагнала женщин. Молодой высокий офицер спрыгнул с подножки, оставив дверцу открытой. Светловолосая женщина поцеловала девочку. Другая, та, что с чемоданом, устроилась с девочкой на заднем сиденье. Офицер — рядом с водителем. Машина подкатила к распахнувшимся воротам. Дежурный с повязкой откозырял, пропуская ее. А та, светлая и худенькая, махала вслед рукой из глубины двора.

Абдул Махмат не мог понять, что бы все это значило. Он лишь подумал: неужели гяурам не хватает людей, зачем они берут в армию женщин? Или это жены больших начальников, приехавшие вместе с ними? Или, действительно, русские стремятся во всем уравнять женщин с мужчинами? Для чего? У тех и у других есть свои обязанности, свои заботы. Мужчина никогда не сможет рожать и кормить грудью детей, пусть это делает женщина, пусть не забывает: без мужчины она ничто, обездоленное существо, лишенное радостей жизни. И еще: женщине трудно пасти отары в