Сингапурский квартет - Валериан Скворцов

Из-за волн да ещё ночью сориентироваться по компасу не удавалось. Но я нашел Большую Медведицу, потом Полярную Звезду. Я не давал себе ни минуты отдыха. Утро принесло облегчение. Морская стихия не казалась безнадежной и пугающей. Волны утихали. Мой план состоял в том, чтобы выйти на судоходную линию Стамбул — Новороссийск. Я ведь не моряк, пунктирная линия на карте была единственным ориентиром для меня. И обернулась опасностью. Не следовало беглецу соваться на большую дорогу. В сумерках на исходе третьего дня я услышал и затем увидел, как огромное пассажирское судно движется точно на меня. Я греб, выбиваясь из сил, чтобы убраться в сторону. Чудом мне это удалось. Обессиленный, я привалился ко дну плота и смежил веки.

На рассвете меня разбудил гул вертолета. На его брюхе красовалась красная звезда. Я с головой накрылся своим синим матрасом. Погоня? Шли часы, но вертолет не вернулся.

Перед заходом солнца высота волны достигла трех-четырех метров. Чтобы плотик не перевернуло, приходилось держать его носом или кормой к волнам, против ветра. Силы мои иссякали. Я догадался сделать из початой пластиковой канистры плавучий якорь: привязал один конец бечевки к носу плотика, другой — к ручке канистры и бросил посудину в море. Теперь плотик сам держался против ветра. А шторм разгуливался. Иногда я просто оказывался под волной. Страх терзал меня. Я приготовился к смерти. Проверил застежки-карабины, которыми прикрепил себя к плотику с первой же минуты плавания. Потом впал в беспамятство и в этом состоянии пробыл около шести часов. Очнувшись, увидел, что море утихает. И я снова уснул. Проснулся перед закатом, немного поел и забылся то ли в беспамятстве, то ли во сне. Мне грезились поляны, густая листва, молчаливая девушка…

На четвертое утро я втянулся в ритм движения. Два часу гребу, полчаса отдыхаю. Так 16–18 часов кряду. Может быть, поэтому я не чувствовал холода. Вообще мне казалось, что воздух постепенно теплел. Да и лодка становилась день ото дня легче, продовольствие и вода иссякали. Я видел дельфинов. Ночью их фырканье будило меня. Я считал, что пересек судоходную линию, и внутренне расслабился. Везло и с погодой. Море утихло. Я жил словно бы вне времени. В одном бесконечном морском пространстве. Чтобы перебороть страх, который часто охватывал меня, я напряженно вспоминал свою жизнь в мельчайших деталях с первых дней, как только помнил себя. Из-за этого начались болезненные галлюцинации. Я бросил воспоминания и сосредоточился на вариантах будущей встречи с турками.

На одиннадцатый день я увидел несколько судов, потом два самолета. На выброшенную консервную банку внезапно и с криком спикировала чайка. Земля приближалась! Ветер с постоянством дул мне в спину, от российских берегов. Но внезапно наползли тучи, посыпал мокрый снег, волны стали круче, плотик подбрасывало на высоту трехэтажного дома. В одно из таких подбрасываний мне привиделись огни. Потом их стало больше. Волны и ветер несли меня на какие-то освещенные мощными фонарями причалы на высоких сваях. Я выбивался из сил, греб как мог чаще, чтобы плотик выбросило рядом с ними, на землю. Иначе я просто размажусь по бетонке или металлу.

Меня перевернуло прибойной волной на мелководье. Подхватив рюкзак, в котором оставалась в непромокаемом пакете только одежда, я на мягких, отвыкших от движения ногах бросился к берегу, то бредя, то плывя, пока прибой подхватывал меня и нес вперед или смывал назад. Мне кажется, на преодоление прибоя ушла целая вечность. Но я уже понимал, что спасен. Выбравшись на песок, я полежал, чувствуя как впервые за все путешествие меня пробирает озноб. Земля оказалась холоднее моря. На спину падал мокрый снег с дождем. Грудью и животом я ощущал заледеневший, утрамбованный прибоем и ветром песок. Я сел и выбрался из гидрокостюма. Сменил егерское шерстяное белье на свежее, поверх натянул толстый свитер, куртку-ветровку, мягкие спортивные шаровары, натянул носки, зашнуровал кроссовки. Ни души. Вдали мерцали огоньки в домиках на узкой улочке. К ней я и побрел.

…Город назывался Алачам. Но это мне предстояло узнать позже.

Ничему не удивившийся таксист отвез меня в полицию. Заспанный дежурный равнодушно выслушал, что-то сказал водителю, и мы снова поехали. В центральный участок. Там опять едва выслушали, что-то сказали водителю, и он поехал в жандармерию. Не знаю, понимали ли все эти люди английский, мне они ничего не отвечали… Дежурный жандарм тоже. Он отправил меня в камеру, куда принесли горячую еду и чай. Я мечтал о душе, но его не было. Кровать оказалась с чистым бельем и удобной… Утром ранняя побудка, я едва встал. Обильный завтрак, такой же обед, за которым на меня и решил, наконец, взглянуть начальник жандармерии. Этот уже разговаривал. Высказался в том смысле, что и в Турции думают — лучше там, где нас нет…

Вызванный следователь секретной полиции увез меня вечером в город Самсун, где меня провели с завязанными глазами через расположение воинской части и поместили в камеру военной тюрьмы. Явился доктор и осмотрел меня. От опрелостей на теле и соленых ожогов на лице дал мазь.

Далее фотографирование, дактилоскопия, анкета, заведенное дело под номером таким-то, бесконечная череда внешне ничего не значащих разговоров с одними и теми же вопросами, которые повторялись с небольшими вариантами по десять-пятнадцать раз. На третий день появился мрачный пожилой усач с тронутыми оспинами лицом и приказал написать автобиографию — от рождения до высадки на турецком берегу — во всех подробностях, какие вспомню, и непременно печатными буквами по-русски. Говорил он на этом языке без акцента.

Я писал целый день. Работу в «Авроре» опустил. Обозначил себя в канун бегства из Анапы «отчаявшимся безработным интеллигентом».

Мне завязали глаза, провели по двору, посадили в микроавтобус и повезли. Через полчаса повязку сняли. За окном — пятна снега, сухая трава, ржавые контуры гор. Остановились у родника, размялись, напились ледяной водой. И снова повязка на глазах. По частым остановкам, уличному гулу, многочисленным поворотам я догадался, что приехали в большой город. Так и было — Анкара, которую я не увидел. С завязанными глазами меня вывели из микроавтобуса, завели в помещение, раздели и осмотрели. Только в камере повязку сняли. Я осмотрелся. Ковер на полу. Отдельный туалет. Ванная. На постели комплект одежды — тюремная пижама.

Наутро начались допросы. Спрашивали вздор: где родилась бабушка по отцу, например… Из меня явно лепили опасного шпиона. Прогнали через испытание бессонницей — шесть следователей парами менялись каждые полтора часа. Потом, скорее всего от досады, побили, довольно умело, не оставляя следов на теле. Предлагали подтвердить, что я «послан КГБ для взрыва нефтеналивных баков и насосов в Алачаме», о чем «у них есть сведения из самой Москвы». Отвели в помещение, где стояла железная койка, приказали раздеться догола и лечь, перетянули брезентовыми ремнями и присоединили электроды к ступням и запястьям. Орудуя реостатом, доводили до исступления — мышцы сводили судороги, от боли я терял сознание. И все те же вопросы в присутствии трех молчаливых, корректно одетых людей в штатских костюмах. Затем меня пропустили через детектор лжи и оставили в покое на несколько дней в камере, похожей на склеп. Ни звука, ни полоски света. На ощупь стены казались войлочными. Три раза в день выводили в туалет. Кормили в склепе. Через трое суток вернули в обычную камеру.