На поверхности - Серена Акероид

В тот момент, когда погрузился в нее до конца, я позволил своему весу накрыть Теодозию, окутывая им, как одеялом. Уперевшись руками по обе стороны от ее головы, я, наклонившись, поцеловал ее, позволив Тее почувствовать жар моего дыхания на своих губах, одновременно начиная толкаться в нее, раздувая наше пламя еще больше. Тея дрожала, ее ресницы трепетали, словно она хотела посмотреть на меня, но не знала, как это сделать, когда ее тело испытывало так много ощущений.

Я хотел, чтобы она всегда была такой — потрясенной и безмерно счастливой.

Прикусив ее нижнюю губу, я начал ускоряться, нуждаясь в большем, нуждаясь во всем, желая разделить с ней радость и тот экстаз, который соединит нас подобно тому, как были соединены наши тела.

К тому времени, когда я достиг своей кульминации, я находился словно в бреду. Как будто умираю, одновременно как никогда чувствуя себя живым. Это поразило мои нервные окончания, превратив меня в жидкое желе. Я погружался в Тею, ощущая, как она напрягается вокруг меня, вытягивая из моего тела каждую каплю удовольствия.

Когда я рухнул на Теодозию, она обвилась вокруг меня руками и ногами, но мне было мало ее крепких объятий даже тогда, когда я зарылся лицом в ее горло.

В этот момент я почувствовал себя слабаком. Не достойным ее. Семейный долг превратил меня в какого-то закабаленного сукиного сына, и я ненавидел себя, потому что здесь было то место, где я должен был находиться.

Здесь было мое законное место.

— Прекрати, — тихо пробормотала Тея, ее глаза были все еще закрыты — я знал это по тому, что ее ресницы не порхали по моему виску.

— Не могу.

— Да, ты можешь. Думай о настоящем. Об этом моменте. Вот что важно.

Нет, это было не так.

Я хотел ее, только ее.

Вздохнув, Тея провела руками по моим волосам, побуждая меня взглянуть на нее еще раз.

— Мы ненавидим Каина, но разве мы ненавидим его настолько, чтобы в его деле появилось обвинение в изнасиловании?

Посмотрев на нее и заглянув в эти прекрасные глаза, я так хотел рассказать ей все.

— Ага. В данный момент да, — кивнул я.

Она улыбнулась, позабавившись моей откровенности, и покачала головой.

— Ты слишком хороший человек, Адам. Если бы мог, ты бы никогда не сделал ничего из этого.

— Как ты можешь говорить, что я хороший человек, когда я предал тебя? — прохрипел я, ненавидя себя, несмотря на то, что нырял в эту кроличью нору в первую очередь из-за нее. Каин меня не волновал… Но если бы что-нибудь угрожало будущему Теи, я бы уничтожил это.

— Теперь я знаю правду. Ты предал меня только тем, что держал в неведении. — Теодозия поморщилась. — Я-я не хочу, чтобы ты возвращался к ней, — призналась она. — Но я понимаю.

— Я не хочу потерять тебя, — прошептал я.

— Ты не потеряешь.

Я хотел спросить ее, будет ли это первый и последний раз, когда мы были близки, но в действительности я не хотел знать ответ. Иначе сошел бы с ума при мысли о том, что никогда больше не смогу держать ее в своих объятиях, как сейчас.

— Хотела бы я с самого начала знать, что ты католик, — проворчала Тея, заставив меня приподняться от удивления.

— Почему?

— Это бы многое объяснило, — пожала она плечами.

— Мои родители католики, — пробормотал я. — Я — нет.

— Ты ходишь в церковь, — напомнила она.

— Потому что должен. Я бы этого не сделал, будь у меня выбор.

— Выбор, — прошептала Тея, — иногда дорого нам обходится.

— Расскажи мне об этом, — выдохнул я. — Но однажды я перестану быть мальчиком для битья. Я перестану принимать на себя то, что мне говорят принять.

— Когда наступит это «однажды»?

Смотря на мою любимую, я знал то, чего никогда не знал раньше. Возможно, я не смогу осуществить все необходимые изменения, которые я хотел — желал — сделать, но я мог бы начать.

— Сегодня.

Тея

Тогда

Когда наши с Адамом пальцы сплелись, во мне что-то осело.

Что-то благотворное и хорошее и… Боже, не было слов. Вообще никаких.

Все просто казалось правильным.

Таким правильным.

Конечно, не было никакого оправдания боли, которую причинил мне Адам, и, может быть, это делало меня ужасным человеком, но от знания того, что он тоже страдал, что для всего, что он сделал, была причина, оправдание, — мне стало лучше.

Боже, это и в правду звучало ужасно, особенно когда я узнала, что Адам тоже мучился.

Напряженное выражение лица, постоянно сжатый рот. То, как он смотрел на Марию. Я знала, не так ли? Я знала, что он не был счастлив.

— Ты много думаешь, — пробормотал Адам, когда мы сидели в ресторане.

Я огляделась вокруг, удивленная его выбором. Конечно, Рамсдены давали мне деньги на карманные расходы, но я ими не пользовалась. Я не была содержанкой. Я тратила деньги только на необходимые вещи для школы. Ни больше ни меньше.

Но это была первоклассная бургерная. Не просто заурядный «Макдоналдс», нет. Это было место для гурманов.

— Я думаю о неприятных вещах, — призналась я, желая сказать ему правду.

— Обо мне?

Увидев его страх, я пожалела о сказанном.

— Немного, — вздохнула я. — Я была так несчастна и сбита с толку, Адам, — сказала я, потерев глаза. — Знать, что ты тоже несчастлив… Полагаю, мне становится от этого легче.

Глаза Адама удивленно расширились, и он ошеломил меня, засмеявшись.

— Что ж, мне кажется, что мы только что получили подтверждение того, что ты не святая.

Я ощутила радость, потому что смех Адама был не холодным или резким, а искренне веселым.

— Мне кажется, что мы получили подтверждение этому еще в номере отеля, не так ли?

— Так и есть, — сказал он внезапно ставшим низким голосом, а затем взял мою руку, лежащую на столе, и переплел наши пальцы.

Стены обеденного зала с блестящими черными диванчиками и соответствующими им столами украшали живые изгороди из растений, создающие такое впечатление, что мы сидим не в зале, а где-то на улице. Кухня была открыта взгляду, поэтому мы могли видеть, как повара работают над нашим заказом, который мы сделали, как только вошли в ресторан.

Чего определенно не было, так это поддельного интереса к окружающей нас обстановке, который стал проявлять Адам, внезапно начав вертеть головой, оглядываясь вокруг, и я поняла, что он делает это только для того, чтобы не смотреть мне в глаза.