Книжный фургончик Арии - Ребекка Рейсин

меня отвисает челюсть. Неудавшийся я сталкер. Меня так отвлекли фотографии щеночков, что дальше я особо-то и не продвинулась.

– Что? Не могу себе представить.

Он никогда не казался мне таким маскулинным, не могу вообразить, чтобы он писал про взрывы и жестких крепких героев. Мне он кажется более поэтичным. Глубокомысленным. Парнем, который пишет о любви и заставляет тебя переосмыслить все свои убеждения.

Он проводит рукой по волосам.

– Я знаю, но у меня был бренд, который я выстраивал целое десятилетие. Тяжело было от него отойти. Мой издатель думал, что «Тишина одиночества» разрушит мою карьеру, но я просто обязан был написать этот роман, я чувствовал его душой, понимаешь? Пришлось рискнуть и опубликовать, даже если бы это навредило моему образу.

– Зачем же так рисковать? – спрашиваю я. – Ты не мог выпустить «Тишину одиночества» под псевдонимом?

Он долго молчит, и все вокруг опускают глаза на землю, словно знают какой-то секрет, а я пытаюсь понять, что тут происходит.

– Так что? – спрашиваю я, обиженная переменой общего настроения.

Он кашляет, прочищая горло, но я, истинный представитель вида книжный червь, знаю, что он пытается выиграть время, чтобы придумать ответ.

Рози подсаживается рядом и смотрит мне в глаза, словно пытается загипнотизировать. Что я упускаю? Она часто моргает, и я начинаю переживать, что она перегрелась или что-то подобное. Протяжно выдохнув, она говорит:

– Может, Джонатан хотел, чтобы книгу прочитали многие.

– Ну, конечно. Как и любой писатель.

– Многие их тех, кем он восхищается.

– Например?

– Люди, которые страстно любят читать…

Я смотрю непонимающе.

– Страстные читатели любовных романов. Которые могли бы узнать его фотографию на обложке.

Я? Она говорит про меня?

– Ты написал ее для меня? – шепчу я, вдруг желая, чтобы вся тусовка красных от солнца кочевников оказалась где угодно, только не здесь.

Если бы краснеть было спортом, Джонатан получил бы золотую медаль.

– Ты вдохновила меня. Когда мы встретились тогда, на музыкальном фестивале.

Как я могла не заметить, что это мы? Настолько очевидно мы? Вписанные в книгу вместе с нашим тяжелым прошлым. Теперь я понимаю, почему в Руане, на книжном мероприятии, мне казалось, что он говорит со мной, потому что и правда говорил со мной! Я была так закрыта миру и всему, что он предлагал, что даже не понимала.

– Ого, я не знала…

– Надеюсь, ты не против, – говорит он. – Я нахожу вдохновение повсюду, но тобой я был бесконечно заинтригован.

Бесконечно заинтригован.

– Нет, не против. Но как ты узнал о моем прошлом?

Конечно, в книге не было точного пересказа моей жизни, но было достаточно похоже, все эти потери и разбитое сердце.

– Я и не знал. Я узнал про Ти Джея только в тот день, когда ты мне рассказала. Я просто заметил твой тяжелый взгляд. Я понял, что за ним стоит что-то большее, и развил эту тему.

Мне нечего сказать. Наверное, это самое романтичное, что только может сделать человек. Написать любовную историю о ком-то, чтобы она наконец получила свое «долго и счастливо», несмотря на ее тяжелое прошлое. Он ничего не приукрасил. Не приуменьшил любви, которая у нее была. Даже больше, он сделал этого персонажа – персонажа Ти Джея – центральным в истории. Каким-то образом он знал, прочитал все в моих глазах и превратил во что-то прекрасное. Принятие. Исцеление. Новые начала.

Путешественники болтают между собой, притворяясь, что не вслушиваются в каждое наше слово, – и притворяются не очень успешно. Я все еще поражена и не знаю, что сказать. Если честно, ту, первую искорку желания я почувствовала еще на музыкальном фестивале, когда мы с Джонатаном только познакомились, но она меня ужаснула. И подумать только, он тоже почувствовал ее. И мы смогли отыскать друг друга снова, несмотря на то что предоставили это судьбе.

– Это милый жест.

Жест? Не могу подобрать подходящих слов. Не уверена, кем быть в этой ситуации.

Он отмахивается, словно роман в сто тысяч слов об искуплении, прощении и желании – это какой-то пустяк. Прогулка в парке.

– Я надеялся лишь, что ты его прочтешь, только и всего.

– А потом нам доведется встретиться так же, как и героям?

Он смеется.

– Этого я не ожидал. И был просто поражен, когда ты сказала, что вы едете во Францию. Еще и тогда, когда у меня там книжный тур.

– А почему ты не сказал?

Он пожимает плечами.

– Не представилось шанса.

Я вспоминаю поцелуй, а потом – свой поспешный уход. Он уже тогда знал, что надо действовать осторожно.

– Я верю в судьбу. Так что, когда ты раз разом появлялась в моей жизни, я подумал, а не знак ли это.

Я не знаю, к чему это все идет, и мы окружены кучей людей. Наверное, он видит неловкость на моем лице, потому что говорит:

– Не хочешь прогуляться?

Я киваю и встаю, отряхивая траву с шорт.

Мы прощаемся и все делают вид, что удивлены нашим уходом.

– Прости, – говорит он. – Я не хотел, чтобы все превратилось в групповое обсуждение.

– Все нормально. Все равно все узнают; когда ты кочевник – и у стен есть уши.

Он берет меня за руку, и это кажется таким правильным, что я разрешаю себе не думать. Не сравнивать его с Ти Джеем. Просто быть.

– Я знаю, что тебе тяжело пришлось. Я не буду ничего от тебя просить, лишь хочу быть в твоей жизни, если ты позволишь. Если это значит, что мы будем всего лишь читать при свете свечей, то я не против.

Он как будто читает мои мысли. Разве я рассказывала, что самая большая моя фантазия – мы, читающие при свете свечей?

– И тебе правда этого будет достаточно?

Он поворачивается ко мне, его лицо сияет счастьем.

– Конечно.

– Но ты тайно надеешься, что я буду читать какую-то эротику и, разгорячившись, начну срывать с тебя одежду, да?

Он откидывает голову назад и хохочет.

– Ну, отнекиваться не буду.

Глава 27

Сен-Тропе

Именно этим мы и занимаемся. Нет, не горячим, страстным, молодым сексом. Пока нет. Но мы идем в мой фургон и говорим там часами. Мне еще столько надо про него узнать. Он очень похож на меня, так что, когда слова заканчиваются, он тянется за книгой, и я – тоже.

Какое-то время мы читаем при мягком свете свечей. Я все смотрю на него урывками и обнаруживаю, что он занимается тем же самым. Мы неловко хихикаем и возвращаемся к чтению.

Меня обуревает ощущение, что все это