Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

* * *

Ёган был хорошим человеком, нехитрым, но добрым, ответственным и нетрусливым. Он вставал всегда раньше Волкова. Заранее грел ему воду мыться, готовил одежду. Кавалер и не заметил, как перестал относиться к нему, как к простому холопу. Рано или поздно такие слуги, как Ёган, становятся людьми ближнего круга, доверенными людьми. Всё в этом крупном и сильном деревенском мужике устраивало Волкова, кроме одного. Этот болван мог угробить самую хорошую еду своей готовкой.

Кавалер недовольно отодвинул тарелку с пережаренной ветчиной.

– Не понравилось? Совсем? – спросил слуга, делая жалостливое лицо.

– Ты еще спрашиваешь? Ты куда столько жира налил, зачем так жарил?

– Так она постная совсем, боялся, что сгорит.

– Так в аду грешников не жарят, как ты эту несчастную свинину.

– Может, курицу дождетесь? Я поставил вариться.

– Поставил вариться и ушел? – негодовал Волков.

– Да, – кивал Ёган.

– Вот одно слово к тебе подходит – болван. Понимаешь? Болван, на лбу его себе запиши, чтобы не забывать.

– А что? – не понимал слуга.

– Я почему не могу есть с кухни? Боюсь, что отравят. Для того ты теперь за повара, а мою еду умудрился оставить без присмотра, сам ушел. Вот скажи мне, на кой черт мы тогда сами готовим, если с моей курицей на кухне любой может сотворить все, что угодно? Можешь мне ответить на этот вопрос?

– Ух ты, – сказал Ёган растерянно и поспешил прочь.

– Болван, ты хоть пиво не тут брал? – кричал ему вслед Волков.

– Нет, господин, на базаре брал, – отозвался слуга уже из коридора. – Пейте спокойно.

Кавалер не поленился, встал, водой сам сполоснул свой стакан и только после этого налил пива из кувшина. На полу лежал ковер, и так был чист пол, что даже босиком можно было ходить, но Волков так не делал и сапоги снимал. Ходил в дорогих легких туфлях, купленных в Ланне. Он остановился у зеркала. Удивился. Дорогой колет распахнут, под ним батист с орнаментом. Яркие шоссы. Богатая обстановка позади него. Нет, он все еще не привык к своему новому виду. К роскоши покоев. Из зеркала на него смотрел уже совсем не солдат, не гвардеец и даже не рядовой рыцарь, а сеньор, господин, нобиль. Постучались в дверь, то Сыч привел девицу.

Эльза Фукс с тревогой поглядывала на кавалера, ждала неприятностей.

Не отходя от зеркала, Волков спросил:

– Эльза, ты говорила, что Вильма посылала весточки Гансу Спесивому, она умела писать?

– Умела, господин, только плохо, – торопилась отвечать девица. – И читала не так, как наш поп. Читала долго, по буквам. И Ганс умел, но тоже плохо. Как и Вильма, по буквам.

– А тебя учила читать или писать?

– Нет, господин. Учила травы различать и зелья варить.

– И что за зелья? – интересовался Сыч.

– Сначала рвотное, для очистки нутра от хворей, а потом и сонное, для сна, но я плохо училась, в травах путалась, Вильма меня дурой звала.

– Больше не будет она тебя обзывать, – заверил Сыч.

– Не будет? – переспросила девушка, уставившись на Сыча и ожидая пояснений.

– Повесили ее.

– Кто, стражники?

– Нет, не стражники.

– А кто же тогда? – не понимала Эльза.

– Сама подумай, – говорил Сыч загадочно.

– Ганс Спесивый? – гадала девушка. – Хотя нет, он Вильму слушался.

– Ганс сбежал из города. Кто еще мог ее повесить?

– Не знаю, – задумалась она, – может, госпожа Рутт?

Волков и Сыч переглянулись.

– А что, Рябая Рутт могла повесить Вильму?

– Не знаю. – Эльза Фукс задумалась, вспоминая. – Когда они с Гансом один раз деньги считали у нас дома, Ганс хотел больше денег взять, а Вильма ему и говорит: «Доиграешься, дурак, Рябая узнает, что долю ее зажали, так живьем в землю закопает». Говорила, хочет за пять с половиной талеров с Кривым потолковать.

– С каким Кривым, кто такой? – спросил Волков.

– С госпожой Рутт всегда был человек: большой, шляпу носит и тряпку на правый глаз мотает. И при нем и днем, и ночью нож.

– Значит, Вильма под Рябой Рутт ходила? – уточнил Волков.

– Не знаю, господин. Но деньгу ей всегда относила.

Спрашивать больше было нечего, все становилось на свои места. Все дорожки вели к Рябой Рутт, и кавалер, и Сыч это отчетливо понимали. Волков стоял, поигрывая стаканом, в котором еще плескалась капля темного пива, но потом нашел, что еще спросить:

– Думаю отправить тебя в приют, согласна?

– Экселенц, – не дал заговорить девушке Сыч, – рано ее отводить в приют. Может, еще она что-то вспомнит.

– Ты помолчи, – сказал Волков, – знаю, почему ты не хочешь ее отводить в приют, тебе хорошо, когда молодая безотказная бабенка под боком.

– А что? – ничуть не смутился Фриц Ламме. – Ежели у бабы мохнатка есть, то ее и иметь нужно, так Господь сказал, и делать это как можно чаще. Ежели молодых баб не иметь, у них хвори случаются.

– А ты случаем не бабий доктор? – поинтересовался кавалер.

– Нет, у меня другое ремесло, – важно сказал Сыч.

– Так, может, помолчишь тогда, дашь девице сказать?

Фриц Ламме сложил руки на груди, всем своим видом показывая: пусть скажет, если вам так угодно.

– Ну, говори, пойдешь в приют или у меня пока останешься? – снова обратился Волков к Эльзе.

Девушка стала мяться и краснеть, косилась на Сыча и молчала.

– Не бойся, говори. Тебе ничего не угрожает. Все будет так, как сама захочешь.

– Я и не знаю, – мямлила Эльза Фукс, – я до сих пор сама и не решала ничего.

– Если замордовал тебя Фриц, так и скажи. Чего боишься?

– Господин Фридрих… Он просто меня там, в людской, при других слугах берет, а они смотрят. А как вас нет, так и сами домогаются. А так я с вами хочу остаться… Да, лучше с вами, господин.

– А ну-ка, кто там к тебе домогался, – сразу стал яриться Сыч, хватая девушку под руку, – а ну пошли, покажешь.

– Стой ты, дурень, – остановил его Волков, – потом выяснишь. Ты мне, Эльза, ответь, почему ты в приют идти не хочешь. Вон тому чумазому давать согласна, а в приют – ни в какую.

Девушка стала вдруг строгой, серьезной, словно повзрослела сразу, и, глядя на кавалера, произнесла твердо:

– Лучше с господином Фридрихом, – она кивнула на Сыча, – чем туда. Душно там, от старухи словно чад идет, стоишь рядом – вздохнуть не можешь. Одни бабы злобные дерут друг друга, другие такие несчастные, что в петлю лезут. А Ульрика настолько страшная, что сердце рядом с ней стынет.

– Ульрика? Кто она такая? – спросил Волков.

– Помощница Анхен.

– И чем она страшна? – продолжал спрашивать кавалер.

– Темная душа, – серьезно говорила девушка, вспоминая что-то, – один раз меня в столовой заставили столы скоблить с