Дружелюбные - Филип Хеншер

В дверях возник Треско. Джош знал, что он придет. Треско втайне любил музыку. Никому не разрешалось прикасаться к его плееру – так что неизвестно, что он на нем слушал. Он замер в дверном проеме, не ожидая, что кто-нибудь заговорит с ним; музыка нарастала, чудесным образом заполняя всю комнату, – а в самом низу, точно водная зыбь, стонущая под деревянным корпусом лодки, низкие барабанные раскаты. Дед смотрел на них – на Джоша, на Треско, – точно не понимая: в его голубых глазах, красноватых от раздражения, отражался нервный страх. Треско вошел в кухню, сел, принялся шутливо жестикулировать, точно спятивший дирижер, ведущий мелодию к кульминации, – и тут появились его мать и тетка. Их позвала музыка – по волшебству поманила обратно, на кухню, доедать завтрак. Мелодия заканчивалась: кажется, оркестр направлялся в тихую гавань; вдобавок – несколько радостных воплей и неприличный жест, исполненный неуязвимости и торжества. Джошу это нравилось: он представил, как герой отплывает, показывая два пальца сгрудившимся на берегу врагам. Дальше, дальше, дальше. Тетя Лавиния улыбалась. Ей нравилось не меньше Джоша. А вот и папа – в пижаме и пахнущий весьма… Джош любил подыскать верное слово, и слово было едко.

– Вы меня разбудили, – пожаловался отец. – Я поздно пришел и хотел отоспаться.

– Мы слышали, – сказала Блоссом, – не вошел, а ввалился.

– А теперь получаю сдачи, – вздохнул он. – Это вы меня разбудили. Вы и «Лемминкяйнен». Я, конечно, люблю Сибелиуса, но не в восемь же утра.

– Программа «Сегодня» заканчивается только в девять, – неуверенно сказал дедушка. Переводя взгляд с

Джоша на Треско, затем на теток, Блоссом и Лавинию, а затем на папу, дедушка походил на человека, услышавшего шутку, над которой смеются все, кроме него. Его бы нипочем не завлечь на кухню Сибелиусом. Джош получал колоссальное удовольствие от зрелища: Блоссом, Лавиния, Лео, дедушка, Треско и, будем честны, он сам. Все шестеро так славно выглядели в представлении остального мира – и ростом ни один не превышал ста шестидесяти пяти сантиметров.

Снаружи, на лужайке перед дедушкиным домом, пыхтя и краснея, в шортах и фуфайке делал наклоны дядя Хью. Грустное и одновременно смешное лицо; глаза птицы тупика – больше ни у кого в семье таких нет. Он так и блестел в утренних лучах: только что вернулся с головокружительной пробежки на холм; и росту в Хью было сто пятьдесят два сантиметра – ровно на сантиметр больше, чем в сестре Лавинии.

7

– Сегодня что, воскресенье? – услышал Лео вопрос Лавинии, адресованный Хью.

Он сидел в доме и читал книгу; голова раскалывалась, и сосредоточиться на читаемом не представлялось возможным. Полдюжины раз он перечитывал начало страницы. Лавиния и Хью находились где-то поблизости. По их голосам ему не понять было, где именно: снаружи, на террасе, наверху, в соседней комнате, или даже рядом, в гостиной. Голову он накрепко прижал к подушкам дивана.

– Что-что сегодня? – переспросил Хью, и тут Лео понял: это не Хью – это папа. Их голоса были поразительно похожи.

– Воскресенье, – уточнила Лавиния. – Я потеряла счет дням. И не помню, в какой день мы приехали.

– Сегодня точно не воскресенье, – отозвался из соседней комнаты Хью (теперь уже точно он). – Когда я бежал обратно, видел, как дети идут в школу. Не хочешь же ты сказать, что понедельник?

– Вторник, – неестественно громко сказал Лео.

Хью и Лавиния ответили не сразу: они не знали, что он здесь.

– Позавчера я купил «Обсервер», – пояснил он. – Потому и знаю.

– Я должна была позвонить в контору еще вчера! – спохватилась Лавиния. – А у тебя вчера начались репетиции «Варфоломеевской ярмарки». Ты бы позвонил им.

Но Хью позвонил своему агенту еще на прошлой неделе, сообщив, что дела хуже, чем ожидалось, и он ну никак не сумеет попасть на первые четыре дня репетиций, но не больше.

– Я не смогу, совсем… – слезно жаловалась Лавиния. – Ты такой организованный, правда. Если я позвоню им сейчас, они будут в ярости. Когда ты собираешься домой?

– Тебе лучше ехать обратно, – посоветовал Хью. – И не стоит зависеть от меня до мелочей.

– Я от тебя не завишу, – возразила Лавиния.

– Я имею в виду, что нам не стоит так часто ездить вместе.

В это самое время в конторе – его, Лео, конторе – ждала записка «СРОЧНО позвонить управляющему отеля», потому что кто-то обозвал их гидромассажную ванну «джакузи» и написал, что она находится в саду (а на самом деле – на территории самой гостиницы). Требовалось позвонить обозревателю ресторанов, который прекрасно знал, что должен сдать статью к обеду в понедельник, и не менее прекрасно – что газета выйдет утром в четверг. Соседом Лео по офису был Роб, редактор. Казалось, он жил тут всегда. Каждое утро, когда Лео приходил в офис, он без восторга рассматривал его точно так же, как впервые, пару лет назад. Да нет же, какие пару лет. Лет десять. Джош недавно родился. Редактор будто что-то вынюхивал: давайте, мол, покажите, что мне хотят подсунуть. Кивнул, точнее, качнул головой назад. На днях он явился на работу в деловом костюме угольного цвета в тонкую полоску. И заявил, что, слава богу, через считаные месяцы уходит на пенсию и до тех пор покупать себе новых костюмов не намерен. Но пару лет назад он утверждал то же самое. Как-то раз Дженис, ужасно занятая секретарь заведующего международной редакцией, рассказала ему, что Роб живет в комнатке в Бейлэме, а его жена, которую он не видел с весны, – за городом.

Лео рассказал Робу, что произошло. Текущие дела перешли к внештатному корреспонденту. Найти праздного редактора отдела и припахать его помочь с полосой и макетом тоже не составляло труда. В любом случае Лео знал, что наличного материала, собственноручно им написанного, хватит на добрых шесть недель. Удивившись, что сейчас вторник, он решил: надо бы позвонить Робу еще раз до того, как они уедут в больницу. Последний раз они говорили дней десять тому.

– Путешествия, – раздался в трубке голос Роба.

– Привет, Роб! Это Лео.

– Что? – переспросила трубка. – Громче! Я вас не слышу.

– Лео, говорю! – повторил он.

– А. Точно. Лео. Случилось что? Женщина из администрации в пятницу спрашивала: все еще болен?

– Это не я болен, – поправил Лео. – Это моя мать. Она умирает и… в общем, умирает.

– Понял. – Последовала долгая пауза, в случае Роба предваряющая неприятное заявление, часто сулящее санкции. Сам Роб на работе никогда нецензурно не выражался и не поощрял этого в коллегах. Он просто формулировал и давал тебе знать: как вот сейчас. – Ты сказал, что уезжаешь, ну, я думал, дня на два-три.

– Ну, прости, что моя мать еще жива, – сказал Лео.

– Я не о том, – продолжал Роб. – Если предполагалось долговременное отсутствие, можно было оповестить меня заранее или приехать обратно на пару дней и помочь. Сколько уже это длится? «Мне нужно обсудить ситуацию с ним лично», – сказала дама из администрации. Пришлось ей сказать: «Ну, удачи вам с этим, юная леди, не знаю, где он. Кажется, в Шеффилде. Понятия не имею». Твоего отца нет в справочнике. В Шеффилде нет Спинстеров, как она выяснила. Даже на пенсии.