До и после смерти Сталина - Леонид Млечин

Физики удивлялись, как молодые математики за два года справились с огромным объемом вычислений, описывая в цифрах то, что должно произойти внутри ядерного взрывного устройства. Это был титанический труд. В Соединенных Штатах уже вовсю пользовались первыми компьютерами. В Советском Союзе кибернетику запретили как буржуазную псевдонауку, поэтому основные расчеты делались на бумаге. Запрет кибернетики предопределил безнадежное отставание страны в компьютерной технике. Все, чем мы пользуемся с утра до вечера, все, без чего современная жизнь представляется невозможным, — иностранного производства.

Интеллектуальное пространство жизни сузилось до невозможности. Масштабы невосстановимого ущерба, нанесенного русской науке кампаниями ненависти, невероятны. А как пострадала обороноспособность страны!

Все это вело к оскудению духовной жизни. Вместо творческих дискуссий и обсуждений по существу реальных проблем — споры начетчиков, соревновавшихся в подборе цитат классиков марксизма.

«Маркс говорил по такому-то вопросу одно; «поздний» Энгельс — другое; Ленин — третье, — вспоминал Георгий Валентинович Шумейко, много лет проработавший в ЦК. — Это часто вызывало тупиковое состояние… Письма растерянного интеллектуала в идеологический аппарат ЦК отражали человеческую боль и надежду получить какое-нибудь разъяснение… В толще политизированной интеллигенции, партийной и беспартийной, била ключом инициатива сотворения мифов, легенд о бессмертии Сталина и его гениальных идей».

На Старую площадь пошли критические отзывы о лекциях Емельяна Михайловича Ярославского, бывшего крупного партийного работника, а тогда руководителя лекторской группы ЦК, члена редколлегии «Правды» и академика. Бдительные начетчики сигнализировали о том, что лекции по истории партии он читает по старинке, и от него требовали строго следовать не только духу, но и букве утвержденного Сталиным «Краткого курса истории ВКП/б/».

Ярославский был свидетелем и участником революции, Гражданской войны, борьбы за власть в двадцатые годы. Казалось бы, какая удача для слушателей — все узнать из первых рук. Но молодые партийные работники вовсе не желали знать, как все было на самом деле! Им достаточно было усвоить ходовые идеологические формулы, необходимые для успешной карьеры.

Георгий Шумейко:

«Емельян Ярославский увлекался рассказами о различных этапах истории партии, наполнял их упоминанием выдающихся имен, нивелируя вольно или невольно роль Сталина с другими участниками революционного прошлого».

В результате на лекциях Ярославского, руководившего кафедрой истории ВКП/б/ в Высшей партийной школе, слушатели выражали недовольство и высказывали претензии человеку, который еще оставался кандидатом в члены ЦК:

— Освещайте факты по «Краткому курсу». То, что вы рассказываете, там не нашло отражения.

Пытаясь сохранить спокойствие, Емельян Михайлович отвечал, что он сам был свидетелем событий, о которых рассказывает.

— Мало ли что! — раздавалось из зала. — Есть официальное толкование.

Формировался определенный тип партийного работника, который в идеологической сфере ни себе, ни другим не позволял отклоняться от генеральной линии. Это обеспечивало вполне комфортное существование.

«За годы работы в аппарате, — рассказывал Шумейко, — я привык к дисциплине, делающей служебной нормой уклонение товарищей от того, чтобы углублять разговор на «нежелательную тему» или вообще обрывать его без видимой причины. «Признано нецелесообразным» — на том ставилась точка!»

Поднятая Сталиным на вершину партийной номенклатуры малограмотная и злобная шпана ощущала ненависть ко всем, кто был другим. Равнодушных чиновников сменяли или кликуши с нездоровым блеском в глазах, или беспредельно циничные лицемеры.

Болезненная подозрительность, с одной стороны. Имитация реальной работы, с другой. В любой идеологической кампании всегда присутствует личный и ведомственный интерес. Аппарат неустанно занимается выявлением крамолы, того, что не соответствует генеральной линии, правилам и канонам. Живет с этого! И неплохо живет, это же не уголек в шахте добывать.

Открылись невероятные карьерные перспективы для двоечников и троечников. Обвинил заведующего кафедрой, ученого с мировым именем, в том, что он преклоняется перед Западом, — и занял его место. Ничего, что в науке — ноль, зато наш, правильный.

Власть жаловала своих подручных должностями, орденами и дачами, но сделать их талантливыми и популярными не могла. Потому те с удовольствием принимали участие в удушении и унижении идеологически невыдержанных талантов, вычищая все сомнительное, кастрируя любую свежую и оригинальную мысль.

Идеологические кампании рождают своего рода безумие, общественное помешательство. Оно возникает не само по себе, а становится результатом тотальной пропаганды, которая придавливает духовную и интеллектуальную жизнь. Возникает привычка к послушанию, привычка одобрять и поддерживать любые почины, какими безумными бы они ни были.

Идеологические кампании носили тотальный характер, поэтому непозволительны были попытки остаться в стороне. Но отвращение вызывало не только поведение чиновников, но и полнейшее одобрение обществом этой аморальности! Люди многозначительно кивали: значит, так надо. Власть разрушала мораль, развращала людей…

Система разрушала страну и губила ее будущее. Но в огромной стране некому было возразить против этого безумия! Некому было сказать: остановитесь! Не существовало государственных или общественных структур, которые бы заботились о стране и оберегали ее от губительных акций. Напротив, все части государственного аппарата, все ячейки общества и чуть ли не все граждане изъявляли страстное желание во всем этом участвовать.

Вот когда стало ясно, что десятилетия тоталитарного режима изменили человека.

Идеология борьбы с космополитизмом была густо замешена на антисемитизме. Академик Юрий Александрович Поляков вспоминал:

«Казалось, что с цепи спущены мрачные волкодавы догматизма, заливистые дворняги демагогии, быстрые борзые карьеризма, брыластые бульдоги черносотенства, хорошо натренированные легавые юдофобии».

На Лубянке тонко ощущали настроения в верхах.

18 августа 1951 года министр госбезопасности обратился в ЦК:

«Докладываю, что по имеющимся в МГБ СССР данным, раввин, он же председатель правления московской синагоги Шлифер Соломон Михайлович проводит враждебную националистическую работу. Используя свое руководящее положение в синагоге, Шлифер после создания государства Израиль, а затем в связи с приездом в Москву главы миссии этого государства Мейерсон организовал торжественные богослужения, сопровождавшиеся националистическими сборищами евреев у здания синагоги».

Голда Мейерсон (Меир) — первый посол Израиля в Советском Союзе (а затем министр иностранных дел и глава правительства) — приехала в Москву еще в 1948 году. СССР первым де-юре (то есть в полном объеме) признал еврейское государство, и в ту пору Голду Меир советские руководители принимали более чем любезно. Но прошло три года, и отношение к Израилю и евреям полностью переменилось.