Постнеклассическое единство мира - Василий Юрьевич Кузнецов

установки неклассических и постнеклассических концепций существенно базируются на принципах полифундаментальности, гетерогенности и альтернативности (многополярность). Полярность символизирует противостояние контрастных компонентов мира и концептов теорий (полюса магнитные, географические, климатические, координатные…), метафизических сил, стихий, ценностей (Свет – Тьма, Хаос-Космос, Инь – Ян, Огонь – Вода – Земля – Воздух, Истина – Добро – Красота…), божественных личностей (Осирис – Сет,

Ормазд – Ахриман, Брахма – Вишну – Шива, христианская Троица…) и т. д. и т. п. С древнейших времен для ориентации в мире, для познания и для действия человек был вынужден рассекать мир на части, выстраивая прежде всего бинарные оппозиции, а затем уже триады, тетрады и т. д., создавая разнообразные искусства, религии, науки… Именно таким способом, посредством различения и отождествления разворачиваются серии дополнительных, т. е. дополняющих друг друга концепций. Лампы разные, но свет один, – заявляли мистики. Все источники фотонов во Вселенной могут рассматриваться как один источник с определенным пространственным распределением, – утверждает современная физика [см. 240; 241].

Всеобщие и универсальные аспекты единства мира существенным образом взаимосвязаны с локальными и региональными; различнейшие картины мира и соответствующие представления непрерывно взаимодействуют друг с другом, демонстрируя единство мира, которое предположительно не сводится к любым теоретическим философским моделям. История человечества поэтому должна рассматриваться не как последовательность отдельных военно-политических и социально-экономических событий, но прежде всего и главным образом как живой полиаспектный процесс динамичного изменения всей многомерной культуры в единстве взаимодополняющих друг друга сфер, областей и доминионов, а также синхронного и диахронного ракурсов, в целостности горизонтального и вертикального срезов и линий регионального и глобального охвата всего социокультурного комплекса. Поскольку у нас предположительно нет возможности непосредственно воспринимать мир как он есть «на самом деле», помимо каких бы то ни было чувств и культурных форм (а если бы такая возможность у нас была, тогда нам не нужна была бы никакая философия), постольку остается использовать максимальным образом всё имеющееся многообразие. Во всём разнообразии своих вариантов, компонентов, ракурсов и аспектов единство мира выражается и отображается с наибольшей возможной полнотой только в единстве человеческой культуры[278] посредством всей совокупности дополняющих друг друга воззрений, концепций, стратегий и дискурсов. Хотя соответствующие описания и представления мира могут оцениваться по-разному (в зависимости от конкретных задач в разных ситуациях), в философских целях максимально всестороннего рассмотрения и понимания мира приходится учитывать всё многообразие несовместимых и взаимоисключающих подходов, высвечивающих различные стороны, срезы, ракурсы и аспекты мира.

Принципиальная и практически неустранимая трудность любого говорения и описания разнообразных процессов, происходящих во всех современных сферах и областях интеллектуальной активности, заключается даже не в том, что сами эти сферы и области не являются незыблемо неподвижными – прослеживание динамики их дрейфа и трансформаций могло бы представлять чрезвычайно интересную задачу само по себе; и не в том, что взаимодействие этих сфер и областей приводит к появлению многочисленных переходных и синтетических форм, открывая поистине безграничные возможности для каталогизации и классификации; но в том, что подобные процессы означают часто радикальное преображение всего затронутого ими концептуального пространства, меняя как ландшафт, так и перспективы наблюдения, как господствующие очевидности, так и стандартные шкалы оценок. Возникает странная ситуация: из прежней перспективы какое-то новое явление невозможно увидеть, а из новой – невозможно оценить в том же масштабе. Модификация исходных предпосылок и допущений создает иногда впечатление полного краха и гибели какого-либо социокультурного феномена целиком: излишне восприимчивые натуры или хитрые революционные идеологи начинают говорить о смерти романа и смерти автора, конце и смерти философии, кризисе жанра и кризисе жанров и т. д. и т. п.; одновременно появляются: новый роман, новая критика, новые философы… Стираются почти все границы – когда Деррида заявляет, что нет никаких четких критериев различения философии и литературы [192], то это не просто описание или констатация, но и порождающий жест, и манифест, и автоквалификация, поддерживаемая его собственными сочинениями. Однако ни в коем случае нельзя забывать также, что любые шаги и жесты – даже претендующие только на простую констатацию наличного положения дел – неизбежно изменяют (независимо от воли их авторов) сложившееся на тот момент динамическое равновесие со всеми вытекающими отсюда идеологическими и PR-последствиями: в этом смысле культура ничем принципиально не отличается от квантово-механических систем, в которых даже наблюдатель необратимо изменяет наблюдаемое.

Разнообразные взгляды, позиции, теории и концепции могут дополнять друг друга не потому, что легко и просто совмещаются друг с другом или непосредственно продолжают друг друга применительно к разным областям мира. Наоборот, они взаимоисключают друг друга[279] – и именно поэтому способны выступать как взаимодополнительные. Дополнительность должна пониматься тут как некоторый принципиально неклассический методологический принцип[280], выдвинутый и разработанный первоначально в рамках квантовой механики [см. 5], но находящий всё более широкое применение [см. 212][281] по мере распространения и утверждения неклассических предпосылок, установок и допущений применительно к ситуациям, которые классическими средствами описать невозможно. Так, например, невозможно ограничиться описанием только волновых или только корпускулярных свойств электрона, хотя два этих описания исключают друг друга, – поэтому приходится рассматривать их как взаимодополнительные, т. е. полагать, что только совокупность и тех, и других описаний может дать нам адекватное представление об электроне, который в разных ситуациях способен проявлять различные типы свойств. Аналогично на примере социальных эстафет М. А. Розов демонстрирует проявление таких же эффектов. «Имея образцы и действуя соответствующим образом, мы не можем зафиксировать правило нашего действия, т. е. содержание образцов, ибо этого содержания просто нет, оно объективно не определено. А при попытке предусмотреть все возможные вариации и сформулировать общее правило действия, мы не можем предъявить образец реализации этого правила, ибо оно в принципе нереализуемо. …Описание содержания образцов и описание соответствующих эстафетных структур взаимодополнительны… Поскольку эстафеты – это базовый механизм социальной памяти, то можно говорить о дополнительности при описании содержания и строения социальной памяти… Принцип дополнительности позволяет подойти с единой точки зрения к большому количеству, казалось бы, разнородных проблем, с которыми мы сталкиваемся в разных областях гуманитарного знания» [444, с. 205][282].

К аналогичным выводам приходит и А. В. Смирнов, разворачивая свою концепцию логики смысла: «Коль скоро возможны два разных (несоизмеримых и правильных) способа построить указание на одну и ту же вещь, представление о вещи как о чем-то субстанциально едином должно быть признано несостоятельным. На его место следует поставить представление о единстве вещи как о том, что позволяет взаимный перевод этих разных и несоизмеримых способов указать на вещь… Более того, коль скоро представление о единстве вещи – это представление о транслируемости (полной переводимости) разных способов указания на вещь, значит, вещь может представать единой, только реализуя себя в разных системах смысловых координат (в разных логиках смысла). Истина вещи состоит не в