Обреченная - Элизабет Силвер

Есть нечто просветляющее в перемене образа жизни, что бы там ни было. Вставай. Мочись. Иногда облегчайся. Протягивай руки для наручников. Тебя вышибают дубинкой из камеры. Душ. Тебя загоняют дубинкой в камеру. Сон. Ночные стоны соседки, призывающей ею же убитого любовника. Все заново. И так десять лет. А теперь всё.

Я хотела бы сказать, что мне этого недостает. Что я буду тосковать по ней. Жизнь Пэтсмит описывалась ее мантрой: «Пэт, я люблю тебя, Пэт! Ты нужен мне, Пэт! Я тоскую по тебе, Пэт!» Жизнь Марлин – это карьера, деньги, власть. Для Персефоны, наверное, это роспись на фарфоре, теннис и смех. Для моего отца – секс, наркотики и рок-н-ролл. Или дети, любовь и свобода. Может быть, моей новой мантрой будет: «Мне жаль. Мне жаль. Мне жаль». Возможно, Пэтсмит услышит меня и передаст мое послание остальным.

– Нам отказали.

Лицо Оливера было дряблым, почти обвисшим, когда он закрыл двери моей апелляции так же просто, как ламинированную обложку меню.

– О…

Это все, что я сказала.

Затем я снова повторила:

– О.

Ну а что сказать в такой ситуации? «Спасибо за попытку, молодой человек. Я ценю ваши усилия. Вы могли бы и лучше? Так почему вы не постарались? Идите с богом? Вы просто убили меня. Суд ошибся». И так далее, и тому подобное.

Не существует списка готовых трюизмов на такой случай. Так что я сделала единственную разумную вещь, какую могла. Я разыграла волнение и тревогу, словно и вправду сидела в пассажирском кресле его невинного рейса к спасению. Я уронила голову на грудь и, даже не ощутив движения мускулов, послала ему ту улыбку, которой улыбаешься, когда тебе плохо или когда после долгих лет встречаешь на улице знакомого, с которым уже и здороваться как-то неловко. И затем я снова сказала это:

– О.

Вот оно – правило трех.

Только тогда Олли сообразил, что слышит требуемый обязательный ответ. Он читал печатный экземпляр постановления Верховного суда штата Пенсильвания по его ходатайству, даже не удосужившись посмотреть на меня.

– Я испробовал все, Ноа. Мне сказали, что даже если и было искажение фактов, то не выше уровня ошибки, дающей право на отмену решения. Они заявили, что даже если была ошибка в решении присяжных, с учетом отношений Лавонн и Фелипе, то эта ошибка по характеру несущественна. Другими словами, вы все равно были бы признаны виновной, и это не повлияло бы на определение вашего наказания. Точно так же и с правилом Миранды. Полиция зачитала вам права, и хотя я не верю, что они прекратили ваш допрос, согласно требованиям Конституции, суд счел, что и эта ошибка по характеру несущественна.

Стэнстед продолжал перебирать возможности. Щеки его блестели от пота, пузырьки слюны лопались на губах. Как у шекспировского актера в центральной сцене, слова выстрелами срывались с его губ. Конституция. Суд. Заявление.

– Во время допроса вы просили адвоката, но они продолжали допрос. Ваш прежний адвокат должен был оспорить это в апелляции. И опять же, верховный суд утверждает, что стратегия Харриса и Макколла была стандартной и не превышала уровня неэффективности.

Я по-прежнему не знала, что сказать. Не то чтобы я не понимала, о чем говорит Оливер, – я просто не знала, как его утешить после первого и очень серьезного профессионального провала. Я хотела напомнить ему, что мои адвокаты пытались и прежде поднимать вопрос Лавонн и Фелипе, но я отговаривала их. Они также поднимали вопрос о правиле Миранды, но это ни к чему не привело.

– Хорошо, – сказала я Олли.

– С этими пунктами мы уже ничего сделать не можем, – ответил он.

Затем Стэнстед быстро вскинул руку к глазам и потер их против часовой стрелки. Крохотные корочки обрамляли его ногти, а под глазами у него, отягощая его моложавое лицо, набрякли тяжелые мешки, словно наполненные водой. Я чувствовала, что в этой перемене виновата только я.

Проклятие повторности породило молчание между нами. Оливер смотрел на меня и словно ничего не видел. Возможно, он пялился на собственное отражение в плексигласе. Однако теперь настал мой черед что-нибудь сказать.

– Что по этому поводу говорит Марлин? – поинтересовалась я.

Юрист положил подбородок на свободную руку, словно на подушку.

– Она еще не имела возможности это прочесть.

Я кивнула.

– Она занята работой по другим делам. И готовится ко встрече с губернатором насчет вашего помилования, – добавил Стэнстед.

Он ответил слишком быстро, на мой вкус.

– Но, возможно, она интерпретирует решение иначе? – спросила я.

Оливер уронил руки, поднял подбородок и посмотрел прямо на меня.

– Смысл ясен, как ни истолковывай. Они не удовлетворят наше ходатайство.

– Значит, остается только помилование? – спросила я. – С чего мы и начинали?

– Но мы продвинулись и с прошением о помиловании. Мы получили несколько заявлений в вашу поддержку. Например, Эндрю Хоскинс прислал нотариально заверенное заявление, которое мы можем использовать.

Мне захотелось рассмеяться, но что-то удержало меня. Уважение? Скука?

– Энди? – переспросила я.

Адвокат одними губами ответил «да», глядя на копию судебного решения у себя в руке.

– Мне очень жаль, Ноа, – сказал он, роняя бумагу на стол.

Мне хотелось погладить его по плечу и поднять его подбородок, впрыснув ему дозу адреналина. «Ты не виноват», – хотелось мне сказать. Но ведь это он проиграл – не я. Я этого ожидала. Не первую мою апелляцию отклоняли. Я уже и забыла, что это была его апелляция.

Я немного помедлила, размышляя:

– Ну что же, тогда ладно.

Стэнстед вытер нос и не ответил, словно думал о чем-то. Об Энди? О Марлин?

– Так что же написал в своем отчете патологоанатом? Что вы включили?

Олли открыл рот, чтобы изложить все единственным способом, каким он умел. Должным образом. Формально. Легально.

– Как мы уже прежде говорили, – сказал он, – суд пересмотрит дело, если откроются новые обстоятельства, которые могут стать убедительным доказательством действительной вашей невиновности. Этот доктор, этот свидетель-эксперт собирался свидетельствовать о состоянии Сары в момент ее смерти. – Юрист вздохнул, глядя на заключение у себя в руках. – Я знал, что это рискованно, но, по крайней мере, у нас был шанс.

– Оливер, – сказала я, мягко протягивая руку в его сторону. Но его рука плясала перед его лицом – нагая, нервная, упрямая.

– С его заключением, его заявлением… – продолжал он.

– Как вы и говорили, суд это не убедило. – Я пожала плечами. – Такое бывает.

Стэнстед отказывался смотреть на меня.

– Всё в порядке, – повторила я. – Тут не с чем особо работать. Дело Ноа Пи Синглтон закрыто.