Цвет убегающей собаки - Ричард Гуинн

Был последний день октября. Нынче ночью, согласно поверью, над землей пролетят духи мертвых, хотя я лично их вряд ли увижу. Завтра начнется ноябрь, с ним придет День Всех Святых, праздник. Ярко светило солнце, но ветер задувал холодный. Я побрел вниз по Кардере и, взбодренный свежим воздухом, заглянул в первый же более или менее приличный бар, где вместе с чашкой горячего кофе съел кусок хлеба с сыром. Позавтракав таким образом, я двинулся дальше в сторону моря, хотя конкретного пункта назначения у меня не было. Проходя мимо кассового аппарата, я проверил состояние своего текущего счета. Выяснилось, что я задолжал с арендной платой, да и вообще денег оставалось не более чем на две-три недели. Тем не менее, чувствуя, что в нынешнем состоянии я способен воспринимать будущее исключительно как гипотезу, я снял всю сумму и направился в знакомый бар, где кормили вкусной рыбой и подавали сногсшибательный кофе.

В баре оказалось многолюдно и шумно. Скорее всего сегодня «Барса» проводила очередной матч на своем поле — на большинстве посетителей были рубашки в красно-голубую полоску. В баре царило приподнятое настроение. Я выпил несколько чашек кофе, и, когда опять вышел на улицу, короткий день уже сменялся сумерками. Я миновал центральный почтамт, пересек Лаэтану и двинулся в сторону церкви Санта Мария дель Мар.

Приближаясь к церкви, я почувствовал — меня тянет к ней, как железо к магниту. Я вдруг понял, что именно сюда направлялся с того самого момента, как вышел из квартиры на Кардере, а всячески оттягивал миг встречи потому, что войти в церковь следовало именно сейчас, на свете рассеянном и закатном. Странное предчувствие сопровождало мои последние шаги, и, ступив под своды церкви, я испытал облегчение.

В дальнем конце огромной церкви проходила церемония венчания, но ее размеры были таковы, что даже если соберутся сто или около того человек, будет казаться, что занимают они лишь крохотную часть пространства. За скамейками, у двери, через которую я только что вошел, стояли зрители. Когда я проходил мимо них, направляясь к правому нефу, ко мне вдруг повернулась с улыбкой девушка лет семнадцати-восемнадцати с волосами до плеч, как у мадонн Боттичелли. Как я входил, она видеть не могла. Двигался я неслышно, да и вообще никак не выделялся среди множества туристов с фотоаппаратами и кинокамерами. И тем не менее, резко повернувшись, она посмотрела именно на меня и улыбнулась, словно ждала и дождалась наконец. Никогда в жизни не видел я такой жизнерадостной и притягательной улыбки. Ее можно назвать светоносной. Извлеченные из чистого неизъяснимого добра, в этой улыбке сочетались сострадание, человечность и чувственность. Взгляд девушки на мгновение задержался на мне, затем она повернулась, явно захваченная обрядом венчания.

Только теперь я окончательно протрезвел, а в груди полыхнуло жаром. Я сделал несколько шагов и присел на низкий выступ стены, отмечающий границу нефа. Служба шла на каталанском, через усилитель, но сам священник говорил совсем негромко, а расстояние было таково, что, перед тем как достичь микрофона, на какое-то мгновение живые слова его эхом доносились до присутствующих. То же и с музыкой, зазвучавшей через минуту: живой звук накладывался на усилитель, сталкивая народное звучание гитары, пианино и виолончели с довольно нестройным звучанием хора. Но девушка была настолько захвачена происходящим, что не замечала никаких диссонансов. Она легко и непринужденно раскачивалась взад-вперед, с пяток на носки и обратно — не то чтобы танцевала в буквальном смысле, но и спокойно стоять на месте не могла. Что-то в ней было от уличного мальчишки. Фигурка девушки отличалась удивительной стройностью. На ней были темные плотные джинсы, белые кроссовки и серая шерстяная накидка. Кожа смуглая, блестящие, цвета красного дерева глаза удивительно сочетались с золотисто-каштановыми волосами. По виду можно было предположить, что в ней течет цыганская кровь, но без малейшего намека на угрюмое высокомерие, свойственное цыганам с юга.

Пока я сидел, скрестив ноги и раздумывая, как это благодаря одной-единственной улыбке можно почувствовать себя полным ничтожеством, девушка повернулась под угасающие звуки музыки и решительно двинулась в сторону выхода, удаляясь тем самым от меня. От этого мне сделалось невыносимо тоскливо, но что я мог поделать? У вращающейся двери девушка остановилась, круто обернулась, сделала безупречный пируэт, посмотрела прямо на меня и двинулась в мою сторону походкой, более похожей на танец, нежели на обычный шаг. Да, она танцевала, едва касаясь подошвами пола. И хотя от двери до того места, где я сидел, было не менее двадцати метров, чтобы достичь его, ей понадобилось всего три шага, или три прыжка со вскинутыми руками и легкой раскачкой в стиле шимми или тустепа. Ее движения напоминали балетный вариант йоты — страстного, ликующего танца, распространенного в Наварре. И все это время она не сводила с меня глаз. И продолжала улыбаться своей неповторимой улыбкой. Я чувствовал, что у меня сердце вот-вот выпрыгнет из груди от счастья. Прямо передо мною девушка остановилась и легким кивком предложила следовать за ней. Все той же танцевальной походкой, но уже с опущенными до пояса руками, она направилась к боковой двери, прямо рядом с нефом, где я сидел.

Естественно, я последовал приглашению. Правда, после секундного колебания. Я вспомнил слова пожирателя огня: «Богом клянусь, ангел…» — они тогда показались мне лишь плодом воспаленного воображения. Но теперь и я мог поклясться, что видел ангела. Видел. Ибо, когда вышел наружу, ангел исчез. В воздухе висел набежавший с моря туман, и, вглядываясь вдаль сквозь неровный свет уличных фонарей, я вдруг подумал, что если ведьмы вообще выходят из своего убежища, то этой ночью, в канун Хэллоуина, как раз их время.

Тут я заметил девушку. Она стояла на противоположной стороне небольшой площади, представляющей собою мемориал героям, павшим в борьбе за независимость Каталонии. Девушка кивнула, и я поспешно двинулся в ее сторону. Стоило мне поравняться с нею, как она вновь двинулась вперед, быстро шагая, почти летя по сужающимся улицам. Я с трудом, чувствуя, как колотится сердце, поспевал за нею. Вдруг она остановилась у мусорного бака и, откинув крышку, вытащила небольшой черный рюкзак. Через двадцать шагов, отойдя подальше от фонарей — я не отставал, — девушка вновь остановилась, расстегнула рюкзак и, не глядя на меня, не говоря ни слова, вытащила морскую кошку на прочной нейлоновой бечевке, точь-в-точь такую, как мне когда-то демонстрировали обитатели крыши на Святой Катарине. Слегка поддернув кошку, она обнажила ее когти и ловким движением забросила на крышу соседнего трехэтажного дома. Затем, дабы убедиться, что крючья зацепились надежно, дернула два-три раза за бечевку, по-прежнему не говоря ни слова, взлетела, дважды оттолкнувшись от стены, на десяти метровую высоту и ненадолго исчезла. А когда вернулась, скорее всего легла на плоскую крышу, потому что видны мне оставались только ее голова, шея да свисающие вниз руки. Бечевку она, надо полагать, к чему-нибудь привязала, ибо ладони у нее освободились, и, щелкнув пальцами, девушка подала мне сигнал следовать за ней.

Улица в это время была совершенно пустой, но все равно действовать надо быстро, потому что в любой момент может кто-нибудь появиться, пешеход или водитель. А то иной из обитателей крыши спустится вниз либо, услышав звук шагов, насторожится. Так или иначе, если уж двигаться наверх, то только по веревке.