Десант стоит насмерть. Операция "Багратион" - Юрий Валин

— Лебедев, не будьте идиотом. Никто вас не убьет. Это была проверка. Придите в себя! — резко приказал Земляков. — Вы ведь знакомы с северными этюдами Лидии Карлович?

— Не понимаю, — Лебедев лишь глянул вопросительно и снова принялся дуть на пальцы.

— Соберитесь. Вы агент, а не зассанный богомаз-раскольник. O, er ist stockdumm Schickse.[91]Мы вас проверяли, Ластик. Вы понимаете меня?

— Нет. Не понимаю. Вы зачем-то назвали старый пароль. Как я должен реагировать? И прошу вас не ругаться. Мне сломали пальцы…

— Молчать! Не до формальностей, сейчас вернется комендант. Очнитесь, Лебедев! Нужно действовать.

— Что вам от меня нужно? Вы пришли от немцев?

— От зулусской контрразведки! — зарычал Нерода. — Прекратите разыгрывать слабоумного, герр Radiergummi![92]

Лебедев-Ластик пригнулся к столу и, косясь на старлея, потребовал:

— Прикажите ему не трогать меня. Я не переношу физического воздействия.

— Послушайте, Лебедев, вас когда контузило? — задумчиво поинтересовался Женька.

— Летом 41-го. Какое это имеет значение?

— Ваше слабоумие явно прогрессирует. Вы становитесь совершенно бесполезным. Для рейха и для нас лично. Мне очень жаль, — Земляков достал из ножен штык.

Лебедев посмотрел на клинок штыка и довольно спокойно сказал:

— Я вам нужен. К чему угрозы? И вообще вы же интеллигентный человек и европеец.

— И что из этого следует? — изумился интеллигентный младший сержант.

— Вы должны осознавать уникальность и ценность индивидуальности художника.

Женька переглянулся со старлеем — Нерода отрицательно качнул головой. Действительно, ситуация нелепая. По материалам следствия, что успел просмотреть Земляков в Отделе, немецкий агент Лебедев-Ластик казался личностью донельзя мерзкой, но в целом адекватной. А сейчас перед оперативниками сидел полный идиот. Как это понимать? Лебедева арестовали в мае 61-го, расстреляли осенью того же года. Не мог же он за двадцать лет выздороветь? Значит, симулирует? Как это… «горбатого лепит»?

— Лебедев, вы беспрекословно выполняете наши указания. Или садитесь в здешнюю яму.

— Меня нельзя в яму, — решительно заявил лейтенант. — Меня же могут убить. Вы же должны знать, что эти бандиты понятия не имеют о дисциплине. Здесь все отравлено анархией. И потом, в яме сырость. У меня пальцы…

— Идите и готовьтесь. Никому ни слова. У вас есть еще личное оружие?

— Да, ППШ, — отсутствующе кивнул Лебедев.

— Соберитесь, пообедайте. Вам понятно?

— Так точно.

— Переоденься, урод, и жди нас, — приказал Нерода.

Лебедев вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Чушь какая-то, — растерянно пробормотал Женька. — Он же абсолютно неадекватен.

— Сейчас как драпанет, узнаешь, какой неадекватный.

— Не, не побежит. Уверен, что мы его контролируем.

— «Уверен». Ты на себя посмотри. Кровавая гебня пополам с блатной шестеркой. Глаз как у «синяка» привокзального, а туда же: «а вас, товарищ Лебедев, я попрошу остаться».

— Глаз здесь при чем? — возмутился следователь-самозванец. — Куда я глаз дену? Вы бы, товарищ старший лейтенант, сами и вели беседу, раз такой представительный вид сохраняете. Вон — штаны как сито.

— Я не к тому. Ты бы, Жека, кого поскромней званием разыгрывал, что ли. Там, в «Мгновениях», у одного гестаповца как раз глаза не было…

— Да не помню я никаких одноглазых, — отмахнулся Земляков. — У меня, кстати, глаз все-таки видит, так что попрошу не сравнивать. Черт, пустится в бега клиент или не рискнет?

— Заметят его мокрые галифе или нет — вот насущный вопрос, — проворчал Нерода.

* * *

О своих мокрых штанах Андрон не помнил. Мозг работал четко и стремительно, приходилось сдерживать шаг — нужно все решить до землянки. Там могут помешать. Большинство политработников ушло в рейд, но ехидный Забортников остался в лагере. Черт знает с кем приходится делить землянку…

…От немцев пришли или провокация? Не важно. Абсолютно не важно. Знают много. Слишком много. Старший лейтенант-мордоворот глуп и самоуверен, его отвратительный напарник напротив — иезуитски хитер. Полагает, что очки способны скрыть глаза палача. Нет, милейший, от взгляда Настоящего художника, давно очистившего разум и взгляд, очистившего стиль, заострившего внимание на неочевидных обывателю мелочах, скрыть сущность не удастся…

Неважно, кто они. Идти с ними. Другого выхода нет. Пойти и устроить так, что они не вернутся. Наткнулись на немцев, попали под обстрел… Нет, под обстрел заходить опасно. Может и самого зацепить. Значит, случайная стычка с немцами, пуля в спину. Добить можно и в лицо — надежно отводит подозрения. Пали смертью храбрых. Получится, опыт есть. Нет, в подобный момент художник не должен восхищаться собой. Так нужно. Если твоя святая цель — оставить след в этом мире. Если твое единственное желание — донести, сохранить Свое на песке времен, попытаться что-то выцарапать на алмазных скрижалях бытия. Если тебе есть что сказать Миру и ИМ! Так нужно…

Или бежать сейчас же? Посты можно обойти…

А если они от Бреке? Пароль старый, но все равно его могли знать только немцы. Нет, немцы аккуратны и пунктуальны, не могли спутать пароль. Или уже не так аккуратны? Похоже, действительно окружены. Поражение за поражением. И это Великая Германия?! Ничтожные сверхчеловечки. Но ведь обещали. «В виде исключения». Мюнхенская академия художеств. Возможно, даже Берлинская… Должны победить. Обязаны! Они культурны и образованны. Позволят творить, пусть за самые скромные гонорары, пусть за миску похлебки. Оценят. Зритель необходим художнику больше, чем деньги, — инстинкт творить посильнее того, что побуждает размножаться…

…Нужно лицемерить и ждать момента. Пусть брезгливо морщатся, жалкое быдло. Кто они — не имеет значения. Пуля в затылок исправит все.

Или бежать? Сразу, немедля, быстро. Спасти Художника…

К счастью, в землянке никого не было. Андрон сел на нары, вздрогнул — холодная влажность кальсон и галифе напомнила о себе. Есть запасные шаровары, к сожалению, неновые и неподогнанные, но выбирать не приходится. Нужно взять и теплое белье — кто знает, сколько дней придется провести в лесу. Лучшие эскизы давно отобраны, заветная папочка ждет. Сюда возвращаться нельзя. Господи, да когда же эта бродячая жизнь кончится? Время уходит, столько замыслов…

Андрон знал, что после войны будет рисовать непрерывно. Рука обрела зрелость, взгляд остроту. ЭТИ увидят. Сравнят. Будь прокляты эти нестерпимые, непереносимые конструкции мазков и смыслов, никуда и ни к чему не ведущие, этих выскочек, всех этих наивных Александров Родченко[93]и пронырливых Робертов Фальков,[94]которые всегда были и остались неудачниками, пусть нагло удивившими мир с помощью очередных безобразных несуразностей, пусть обретшими пошлую славу, но неудачниками и оставшимися…