Стоять в огне - Богдан Сушинский

«Закури, сержант, вспомни гарнизон 120‑го дота… — было написано в записке, лежавшей на сигаретах. — И продолжай борьбу. Не забудь выполнить мою просьбу. Будь мужественным. Прощай. Беркут».

«Нет, он жив, — сказал себе Крамарчук, пряча эту записку в карман. — Ничто не заставит меня поверить, что Беркут погиб. Такие люди не гибнут. Но просьбу я все же выполню».

В тот же день он познакомился с двумя семнадцатилетними парнями из Калиновки, которые работали на лесозаготовке. Один из них признался Николаю, что запомнил его еще с той поры, когда он приходил к ним в село за продуктами. Сам Крамарчук вспомнить парня не смог, но это не помешало им быть откровенными. Ребята сказали, что в селе уже есть группа из семи человек, которая решила уйти к партизанам. Крамарчука это обрадовало. Он подумал, что эти семеро ребят и могли бы стать основой нового партизанского отряда, или даже возрожденной группой Беркута. Пусть без самого Беркута, но с теми же традициями.

Они договорились встретиться через три недели возле пещеры у Звонаревой горы. Эти три недели нужны были Николаю, чтобы разыскать Марию, передать пакет и отлежаться у кого-нибудь из добрых людей.

Незаживающая рана в плече, мытарство и давно не проходящая простуда измотали его до основания. Но главное — разыскать Кристич. Николай попытался бы найти ее, даже если бы этого конверта не существовало. Догадывался ли Андрей, что он, Крамарчук, тоже влюбился в Марию? Наверняка догадывался, заметил. «Но, может, поэтому именно меня он и попросил разыскать Марию?! — вдруг осенило Николая. — Конечно, поэтому! А ведь Мария-то… его ждет, Андрея. Как же мне идти к ней с этим посмертным посланием? И что потом? Ждать, когда, по-вдовьи оплакав своего лейтенанта, Мария в конце концов вспомнит, что рядом находится человек, который тоже любит ее?»

Да, гибель Андрея Громова приближала Крамарчука к мечте, которая еще несколько дней назад казалась несбыточной. Но это нечеловечно! Почему его счастье должно достаться ему только такой жестокой, кровавой ценой?!

…Силы оставляли Крамарчука, однако еще несколько километров он брел, почти не осознавая своего пути, переходя от дерева к дереву, переползая от валуна к валуну.

— Но это еще не смерть… — прошептал он, оседая на склон поросшего ельником холма и погружаясь то ли в сон, то ли в бредовое состояние. — Просто я устал… Смертельно устал.

Проснулся Николай, когда солнце желтело высоко над лесом. «Сколько же я проспал? И когда уснул — вечером, утром?» В ельнике, куда не проникал ветерок, было не по-осеннему душновато и приятно пахло разогретой хвоей. Вытерев вспотевшее лицо, Крамарчук выбрался из своего убежища, попил из ручейка и побрел по редколесью. Метров двести он прошел, обшаривая взглядом полянки и кустарники, а когда поднял глаза, то увидел, что лес кончился и внизу перед ним открывается каменистая долина, посреди которой чернеют соломенные крыши трех облепленных всевозможными пристройками домов.

«Неужто лесной хутор?! — обрадовался он, осторожно выходя на опушку. — Может, там и фашистов нет?!»

Но вскоре ему открылось еще несколько усадеб, и Крамарчук понял, что перед ним — небольшое село, за которым снова начинается густой лес. «А вдруг это и есть Гайдуковка?!» — вновь появилась слабая надежда.

Пройдя еще немного по склону, Николай неожиданно заметил сидящего на камне старика. Рядом, на опушке, паслись козы.

Скрываясь за деревьями, сержант осторожно приблизился к пастуху.

— Отец, слышь, отец? — негромко позвал из-за ствола растрощенного молнией клена.

Старик испуганно оглянулся и медленно, тяжело разгибаясь, словно поднимал огромную ношу, попытался встать.

— Да не бойся ты! Ничего плохого не сделаю.

Старик наконец разогнул спину, отступил на несколько шагов и схватился за веревку, которой обе козы были привязаны к одному колышку.

— Не пугайся, говорю. Не трону я твоих коз. Как называется это село?

— Село? Называется? — пролепетал старик. — Да Лесное, как же ему еще называться?

— Лесное, говоришь? — прохрипел Крамарчук. — А где Гайдуковка? Гайдуковка где, я спрашиваю?! — разъяренно выкрикивал сержант, словно это старик был виноват в том, что он заблудился.

— Гайдуковка чуть дальше, за лесом, — показал старик на лес по ту сторону долины. — До нее еще далеко. А ты, гляжу, нездешний?

— Ну и что, что нездешний? — Николай прислонился спиной к дереву и закрыл глаза. — Сколько километров до Гайдуковки?

— Шесть. А может, семь. Кто их считал?

«Шесть, семь!… Как же я пройду столько?! Где взять силы, чтобы пройти еще столько?!»

— Немцы в селе есть?

— Нету их. Позавчера снялись и уехали к аллилуйям. Боятся они оставаться здесь, посреди леса. Наезжают только, отбирают, что могут. Коз я, вот, в лесу прячу. В землянке.

Старику было под семьдесят. Истощенный, с землистым лицом… Не седые, а тоже какие-то землистые, словно присыпанные пеплом, свисающие до плеч волосы. Серая рубаха. Весь серый! А может, это у него в глазах все сереет?

— Ты кто же такой будешь?

— Уже никто, отец. А когда-то был солдатом. Ранен я. Иду вот. Каким-то чудом еще иду. Хотя мог бы уже лежать где-нибудь… Партизаны в ваших краях водятся?

— В этом лесу нет. Не слышно. А туда дальше, за Гайдуковкой, иногда появляются. Видели их.

— Мне нужно полежать. Отлежаться. Хотя бы несколько дней, — Крамарчук оттолкнулся от дерева, сделал несколько шагов и почувствовал, что теряет сознание. — Я ранен. Да еще и приболел. Мне бы хоть сутки. Чтобы не на ногах…

— Ну вижу, вижу… Да только сам я тоже… старый и больной. Бабы нет. Тебе же уход нужен, — мрачно проговорил-проворчал старик. — А если тебя найдут — меня тоже… к аллилуйям. — И, выдернув колышек, потащил своих коз к селу.

— Куда же ты?! — попытался удержать его Крамарчук. — Помоги же мне! Во спасение души, отец! Ну не ты, так, может, кто другой отважится. Не оставляй же меня!

— А кто другой? — оглянулся старик. — Кто?! Кругом немцы-полицаи. Да еще, как и в каждом божьем селе, свой сельский иуда на петле гадает. У них это быстро. И село сожгут.

— Ох и сволота же ты, дед! — потянулся Николай к кобуре.

Но пистолет, однако, не выхватил. В кого стрелять? В старика, который испугался петли? Который боится, что из-за приблудного партизана фашисты могут сжечь его село?!

— Эй ты!… — все же отчаянно хрипел он вслед старику. — Что ж ты, коз спасаешь, а человека… Человека оставляешь на погибель! Помоги же, старик! Во спасение души, помоги!…

Еще какое-то время Крамарчук в бессильной ярости смотрел, как медленно удаляется вместе со своими козами старик, и, совершенно обессилев, начал опускаться на траву.

Вдруг старик внезапно исчез, а вместо него на склоне долины появилась… Оляна.