Против течения - Евгения Перова

– Я соскучилась…

– Соскучилась? Это хорошо.

Митя вдруг легко поднял ее, ухватив за бока, и посадил на тумбочку. Внимательно рассмотрел – Муся все моргала – и поцеловал. Поцеловал так по-взрослому, по-мужски требовательно и даже агрессивно, что Муся изумилась и пискнула, но тут же провалилась сквозь тонкий лед в темную глубину, обжегшую ее не то страшным жаром, не то ледяным холодом. Чувственный взрыв был такой силы, что она совсем потерялась и поплыла, а когда Митя оторвался от нее, так и потянулась за ним полуоткрытым ртом. Он засмеялся и еще раз поцеловал Мусю – совсем легко, чуть прикоснувшись губами, но Мусю опять ударило током.

– Пойдем! Уже за стол садятся, – сказал он и поставил ее на пол. У Муси подкосились ноги. Она пошла следом за Митей, села с ним рядом, что-то ела и пила, даже улыбалась и вроде бы разговаривала, но не понимала ничего! Вообще. Митя поглядывал на нее – Муся поднимала на него широко распахнутые глаза, полные недоумения, и он улыбался. Уходя, Митя еще раз ее поцеловал. Муся долго стояла, глядя на закрытую дверь, потом как-то оказалась у себя в комнате на диване – сидела и таращилась в пространство. Заглянул Ванька, что-то спросил, вгляделся в нее внимательнее и помахал перед носом у Муси ладонью. Потом привел маму.

– Му-ся! – строго сказала мама, и она вздрогнула, очнувшись. Утром Муся окончательно пришла в себя, а вечером позвонил Митя и позвал ее погулять. Взявшись за руки, они добрели до Новодевичьего и там, у дальнего пруда, три часа целовались. Потом еще целовались – на площадке у квартиры Злотниковых, но недолго: к ним вышла Марина и устроила страшный разнос:

– Так, Муся! Быстро – в душ и спать. Чтобы через пятнадцать минут спала!

И хотя было всего пол-одиннадцатого, Муся заснула, как миленькая, через пятнадцать минут. А с Митей Марина разговаривала целый час:

– О чем ты думаешь?! Я тебе для чего помогала – чтобы вы мне внука тут же сделали? Ты же знаешь, Муся без тормозов!

– Я виноват! Увлекся…

– Митя, я все понимаю, – голос у Марины чуть потеплел. – Ты столько об этом мечтал, но держи себя в руках! Все получилось. Она теперь вся твоя, ты же видишь. Поэтому – осторожней. Береги ее. Ей только шестнадцать исполнилось. Она же теперь из кожи будет лезть! И ты не сможешь устоять.

– Да я понимаю…

– Что мне делать, скажи? Мы собрались в деревню, а теперь и не знаю, могу ли вас оставить. Мусю, тебя, Ваньку? Отцу некогда, да он и не видит ничего. На Мусю надежда плохая. Могу я на тебя-то надеяться? Или нам всем остаться?

– Тетя Марина! Я все понял! Я постараюсь!

– Нет. Ты не постараешься, ты это сделаешь. Ты будешь держать себя в руках и сдерживать Мусю.

Митя вздохнул и опустил голову. После ухода Мити Марина долго еще сидела на кухне, рассеянно глядя в блестящий бок электрического чайника. Она точно не знала, что произошло с Митей, но догадывалась. Марина несколько раз работала с мальчиком, укрепляя его чувство уверенности, но первое же общение с Мусей сводило на нет все ее усилия – мощная энергия дочери сметала Маринины установки. Марина понимала, что мальчику нужно почувствовать себя мужчиной – но тут она уж никак помочь не могла. Очевидно, все-таки нашлась женщина, которая сумела ему помочь – результат был налицо: Митя даже выглядел иначе, словно сразу резко повзрослел. Марине не слишком нравилось, что пришлось прибегнуть к такому способу – вся ее женская натура возмущалась. И сейчас она впервые подумала: «Может быть, надо было работать с Мусей? Ее настраивать? Как-то пробиться к ее душе, гармонизировать этот хаос страстей?» Но подозревала, что рано – вряд ли бы удалось справиться с такой стихией. Да и что думать – все, поезд ушел! «Эх, доченька… Боюсь, пожалеешь ты, да поздно будет…»

Марина еще повздыхала, а потом пошла и достала старые альбомы – ей вдруг захотелось вспомнить юность. Вот она, шестнадцатилетняя Марина, ровесница Муси – тоненькая большеглазая девочка с длинной косой, наивная и мечтательная. Если бы ей тогда кто-нибудь рассказал, что ожидает ее в будущем, удивилась бы она? Испугалась? Чего она хотела, о чем мечтала? Уж точно не о том, что будет отлавливать по темным углам свою слишком горячую старшую дочку! Марина покачала головой: если бы каким-то чудом эти две девочки встретились – поняли бы они друг друга, смогли бы подружиться? Вряд ли…

– Что это ты тут делаешь?

– Господи, Леший! – Марина даже подскочила. – Как ты меня напугал! Вечно подкрадываешься!

– Да ничего я не подкрадывался! Я тебя потерял. Фотографии смотришь? Как мне вот эта нравится! Давно мечтаю увеличить и на стену повесить.

– Мне в укор?

– Почему это в укор, ты что?!

– Вон я какая на ней стройная, а сейчас…

– А что сейчас? Есть за что подержаться!

– Лёш, вот тебе только одно и надо! Пусти!

– Пойдем-ка, я там тебе подарок приготовил…

– Еще подарок?! Ты уж подарил!

Леший на каждый день рождения упорно дарил Марине драгоценности, хотя она не менее упорно убеждала его не делать этого: «Лёша, куда мне в них ходить?! Обед готовить в брильянтах?» В этот раз он подарил серьги, и Марина сейчас была в них – черные жемчужинки в обрамлении мелких камушков, а Леший то и дело норовил поцеловать ее в ухо.

– Это картина. Я не успел ко дню рождения, вчера только закончил. Давно писал, никак не давалось, и вот. Вроде бы получилось.

– А что за картина?

– Увидишь.

Картина стояла в мастерской на мольберте. В ней не было ничего похожего на прежние Лёшкины работы – ни ярких красок, ни экспрессии: тишина, покой и умиротворение. Черный фон, глухая зелень ткани, покрывающей лежанку, и две обнаженные фигуры в натуральную величину: женщина спит – лицом к зрителю, лежа на боку, левая рука – ладонью вверх, и пальцы чуть загнуты, как будто она только что выпустила птицу; мужчина сидит у нее в ногах и смотрит, любуясь. И все. Проще не придумаешь. Мужчину он писал с себя, женщину – с Марины, только сделал ей длинные темные волосы, потому что нужно было весь свет собрать на обнаженном жемчужном теле, которое мягко сияло, приковывая взгляд – она, казалось, дышала, а полусогнутые пальцы левой руки слегка шевелились во сне. Мужчина – более смуглый – таял в тени, лучше всего были видны глаза и сильные, с выступающими венами кисти рук, которыми он нежно сжимал ее правую руку, лежащую на бедре.

Алексей так замкнул композицию, что взгляд переходил по кругу: с женской фигуры на мужские руки, потом – к лицу мужчины и по направлению его взгляда возвращался обратно к прекрасному женскому телу, так что зритель не мог вырваться из этого заколдованного кружения. Каждый, приближаясь к картине, вступал в необычайно мощное поле, ощутимое даже физически. Тот, кто пережил когда-то нечто подобное, узнавал сразу это чувство, а ни разу не испытавший ощущал такое смятение в душе, что потом должен был возвращаться вновь и вновь, чтобы прикоснуться к величайшей из тайн, возникающих между мужчиной и женщиной – к тайне любви.