Все не случайно - Вера Алентова

Роман любил своих актеров и постоянно искал интересной работы для них. На поминках Романа Саша Феклистов (он играет моего мужа в фильме «Зависть богов») сказал, что последний их с Ромой разговор, незадолго до смерти, был о том, что Роман ищет материал для меня и Саши, чтобы мы вместе что-нибудь «замутили». Смертельно больной человек незадолго до ухода думал о нашем с Сашей интересном будущем. А я помню, как божественно играли эти два близких друг другу человека спектакль «Эмигранты» по пьесе С. Мрожека. Спектакль блестяще поставил Михаил Мокеев, и эти тогда еще совсем молодые актеры играли невероятно точно и смело. Премьера состоялась в 1983 году, и сам автор назвал ее лучшей сценической интерпретацией его пьесы. Спектакль прогремел на всю Москву. Роману тогда было 23 года, а Саше 25 лет…

Проводили мы Романа Козака в последний путь с болью и искренней благодарностью за то, что он был с нами.

Конфликты с режиссером – редкость в профессии актера, потому что, как правило, обо всем договариваются «на берегу». Разумеется, актер может быть недоволен какими-то мелочами, но если в начале работы режиссерская концепция всеми принята, то в дальнейшем не меняется. Если же актер в середине работы выражает явное недовольство, то зарвавшемуся актеру говорят «до свидания». Или же он сам уходит с роли, так и не найдя с режиссером общего языка. Такое поведение обычно демонстрируют так называемые «звезды». Но и с ними театр расстается. А бывают совершенно особые случаи, когда актеру и режиссеру расстаться невозможно. И приходится искать способы сосуществования.

С очень непростыми актерско-режиссерскими отношениями пришлось столкнуться, когда наша дочь дебютировала в качестве режиссера, а в спектакле были заняты ее родители…

2012 год был моим юбилейным – и, естественно, я искала пьесу. Искала, советовалась с коллегами и домашними, но найти хороший материал для возрастной актрисы очень трудно, и это проблема для всех возрастных актрис не только в нашей стране. На Западе для своих любимиц иногда заказывают пьесы драматургам. А так пьес немного, они все хорошо известны и много раз играны, а хотелось бы чего-то нового, интересного и значительного. И однажды в случайном разговоре с Александром Адабашьяном я обратилась к нему с вопросом, не может ли он, как человек много читающий, навести меня на какую-нибудь правильную мысль. Он вдруг сказал, что видел в Париже занимательный спектакль для двух пожилых людей. Пьеса называлась «Любовные письма», сюжет состоял в том, что пожилая пара читает письма друг к другу, начиная с детских лет и заканчивая смертью одного из писавших. Героиню играла Анук Эме, полюбившаяся нам по фильму «Мужчина и женщина», где она блистала с Жаном-Луи Трентиньяном. Партнером Анук Эме по спектаклю выступил неизвестный нам французский актер.

Сашу Адабашьяна мы поблагодарили, пьесу нашли, и она оказалась просто великолепной. Выяснилось, что ее уже играли Табаков и Ольга Яковлева, но большого успеха спектакль почему-то не имел и быстро сошел. Меня это не испугало. Пьеса мне показалась просто чудом. Она понравилась моему мужу, понравилась моей дочери, и на семейном совете мы решили, что это может быть интересно не только нам, но и зрителю. Понравилась она и Писареву, только-только ставшему нашим главным режиссером, и директору Орлову. И они, памятуя о нашем с мужем удачном спектакле на двоих «Пизанская башня», предложили мне в партнеры моего мужа, если он даст согласие: это, мол, и для зрителя станет привлекательным моментом. Муж мой, немного подумав, согласился. Оставалось найти режиссера.

В тот момент нельзя было обращаться с просьбой к Писареву: поставьте, мол, спектакль для меня к моему юбилею… Он только что принял театр после смерти Козака, голова у него и так шла кругом, тысячи проблем приходилось решать.

Мы с мужем уехали в отпуск на море, решив, что осень лета мудренее и что за это время что-нибудь обязательно придумается. А Юля просто заболела этой пьесой и все время мне подкидывала какие-то идеи, как и что можно сделать. И идеи ее были хороши, и я думала, что их надо бы запомнить… Но, с другой стороны, неудобно и невежливо предлагать режиссеру чужие идеи. Я даже прикидывала, как это можно обставить поизящнее.

Когда мы отдыхали на море, Юля прислала нам смс, что пьеса ее в хорошем смысле слова измучила: она о ней думает постоянно и не будем ли мы с папой против, если она попробует себя в качестве режиссера.

У Юли не было никакого режиссерского опыта, но зато была творческая упертость. Однажды, когда вся группа, работающая на телепрограмме «Я сама», ее покинула, Юля смогла выбраться из сложной ситуации в одиночку и с достоинством. Она сумела самостоятельно смонтировать ближайшую программу и набрать новую группу для следующих программ. Стоило ей это невероятных усилий – почти двадцать часов она работала, не вылезая из Останкино. Отвратительный демарш группы был умело спланирован, но Юля справилась, не потеряв обожания телезрителей, которые даже не заметили «потери бойцов» невидимого фронта.

Посоветовавшись, мы решили, что втроем сможем справиться, и осенью я предложила Юлю Меньшову в качестве режиссера на постановку моего юбилейного спектакля.

И Писарев, и Орлов приняли этот вариант сразу, и даже, думаю, с облегчением. Дел у них было невпроворот, а юбилей-то отметить надо, но идей по поводу режиссера у них не возникло.

Началась замечательно интересная работа. Юля оказалась абсолютно подготовленной к материалу. Она сразу отказалась от идеи, обозначенной автором, что герои сидят неподвижно за столом и просто читают письма. Юля подозревала, что, возможно, именно по этой причине пьеса, исполненная такими прекрасными актерами, как Яковлева и Табаков, не прозвучала должным образом. Скучно смотреть на одни и те же неподвижные фигуры, даже если текст прекрасный. Потому нужно найти эквивалент того, что задумал автор, эквивалент достойный и нескучный. И Юля его нашла вместе с художником Тимофеем Рябушинским, для которого эта работа тоже стала дебютом. Пространство сцены сделали светлым и пустым, с чуть приподнятым пандусом, на котором стояли два стула. Авансцена представляла собой две высокие этажерки в потолок сцены: они стояли по разным сторонам и почти у потолка соединялись одной общей полкой, как антресолью. Все полки этажерок – снизу доверху заполнены атрибутами жизни мальчика, юноши, мужчины с левой стороны и девочки, девушки, женщины с правой. На самых верхних полках были мальчиковые и девчоночьи игрушки. Спускаясь вниз, взгляд зрителя видел точно выверенные детали взросления героев. Например, у мальчика-подростка – фото любимой собаки в рамке, а у девочки – зеркальце и косметика. Вся сцена оказалась поделена на мужскую и женскую половины. Граница между ними никак не обозначалась, но герои всегда находились только на своих половинах, никогда границы не пересекали и не смотрели друг на друга. Читали письма, глядя в зал: взаимодействовать друг с другом герои не могли ни пожатием руки, ни даже глазами – но все переполнявшие их эмоции зритель видел, а партнер чувствовал. Задник представлял собой огромный мятый лист бумаги, который чуть надорвался и начал расходиться посередине при первом эмоциональном отдалении героев друг от друга. Потом этот разрыв становился все больше и больше, и в его глубине-провале зритель видел что-то вроде осеннего сада с красно-оранжево-желтыми листьями. Туда, в этот разрыв-провал, и канет жизнь Мелиссы – моей героини. Нам всем это решение очень понравилось: мы сочли его подходящим эквивалентом авторской задумке, хоть и с несколько расширенным полем воздействия на зрителя.