Загадка Александра Македонского - Неля Гульчук

Но, несмотря на глубокую ночь, Таида все еще не появлялась. Раздосадованный Птолемей вышел в сад и вспомнил слова Неарха:

«Я предупреждал тебя! А сейчас я посоветую тебе набраться терпения! Запомни, долго ты будешь ждать ее».

Птолемей не мог себе представить, что Таида никогда больше не возвратится к нему. Что-то подсказывало ему, что Таида должна вернуться и быть с ним, только с ним.

Сердце его забилось быстрее. Это случалось с ним не в первый раз, и он сам, и его друзья подметили эту слабость и отравили ему немало веселых часов своими насмешками. Немало белокурых и рыжих, светлолицых и смуглых, высоких и маленьких красавиц воспламеняли его сердце, и всякий раз ему казалось, что именно ту, которой он подарил свою быстро вспыхнувшую страсть, он должен назвать своей, чтобы быть счастливым. Но, прежде чем доходило дело до чего-нибудь решительного, у него уже возникал вопрос, не нравится ли ему еще больше другая. В конце концов он начал думать, что его сердце не может принадлежать какой-нибудь одной женщине, но всему слабому полу. Он молод, богат, красив, знатен, так что ему не следует связывать свою участь с одной-единственной. Правда, он чувствовал себя способным сохранить верность, так как отличался постоянством и готовностью на всякие жертвы ради друзей, но к женщинам он относился иначе. На этот раз, он был уверен, Эрот ранил его не на шутку.

Теперь он только и мечтал, как можно скорее увидеться с нею.

Несмотря на окружающую его темноту, которую не мог развеять яркий свет луны, ему показалось, что он стоит при сияющем блеске солнечного полдня, в этом же цветущем саду, на этом же месте, а Таида в глубоком волнении кинулась к нему, и он целует ее глаза, губы, шею, руки…

Видение вскоре исчезло, но оно было так ярко, точно случилось наяву.

Неужели Таида значит для него больше, чем он сам думал? Неужели его привлекали в ней не только ее гибкий ум и красота? Неужели им овладела истинная глубокая страсть?

Мужества и твердости у него было достаточно, но никогда еще не приходилось ему так бороться с собой, как теперь.

Проклятое видение! Оно всплывало перед ним снова и снова, смеялось и манило к себе.

Птолемей просто не узнавал себя.

А Таида все не появлялась.

С криками первых петухов Птолемей покинул дом Иолы.

Надо было готовиться к празднику, который Александр устраивал для жителей Мемфиса.

Едва лошадь, уносившая Птолемея, скрылась за поворотом улицы, восемь рабов доставили к дому Иолы царские носилки с пурпурными занавесями по сторонам, из которых вышла Таида.

Всего несколько мгновений не дождался Птолемей любимой.

Вскоре Таида уже была в просторной комнате, где она обычно отдыхала.

Стены комнаты были выбелены, а над дверьми и окнами, выходившими в сад, были начертаны иероглифы священных изречений.

У дальней стены стояло ложе, застеленное прекрасно выделанной шкурой леопарда.

Во всех углах комнаты были статуи. В трех углах фиванская троица: Амон, Мут и Хонсу, а в четвертом – Исида. Перед каждым изваянием стоял небольшой жертвенный алтарь, в котором были углубления, наполненные благовонными маслами. На деревянном ларе разместились многочисленные фигурки богов, лежали амулеты, а в ящиках хранились одежды и украшения.

Посреди комнаты стоял стол и несколько табуретов.

Пол был устлан коврами с изображениями крокодилов, заглатывающих гигантских кузнечиков, и диковинных растений, возносящихся к зеленовато-синему небу.

Когда Таида вошла в комнату, Феба еще крепко спала на циновке возле ложа хозяйки.

Разбудив рабыню, Таида приказала ей срочно приготовить наряды и украшения к предстоящему празднику.

Едва оставшись одна, она преклонила колени перед статуей Исиды и, поцеловав ступни ее ног, проговорила:

– Именно здесь, в Египте, благодаря тебе, божественная Исида, мне посчастливилось встретиться с Александром. Так пусть исполнится воля богов!

Затем она прилегла на ложе, чтобы немного отдохнуть и поразмыслить о событиях минувшего дня.

Таида уже не сомневалась, что исполнит волю греческих жрецов, знала, чем привлечет внимание царя и всех присутствующих на празднике.

Наступал рассвет; целый поток света, победив мрак ночи, опрокинулся на землю, залил улицы и окутал Мемфис золотом солнечных лучей, словно пышной царской мантией.

С пилонов храма Амона донеслись удары медного гонга, а вслед за этим торжественное многоголосое пение.

Жители Мемфиса, где бы они ни находились, упав на колени, молитвенно протягивали руки к восходящему, набирающему силу светилу.

Жрецы, руководившие египетским народом, не пренебрегали ни одним природным явлением. Что бы ни происходило на земле или на небе, они все приветствовали как явление божества. С утра и до ночи, от начала разлива Нила и до самой засухи, они заполняли жизнь нильской долины бесконечными гимнами и жертвоприношениями, шествиями и празднествами, прочно связывая тем самым человеческую личность с богами и их представителями на земле.

Солнце стояло в зените. Лучи его не проникали в узкие и тенистые улочки жилых кварталов, но зато буквально заливали зноем широкую мощеную дорогу, которая вела ко дворцу фараона. Обычно в этот час она бывала пустынной. Но сегодня ее заполнили пешеходы и колесницы, всадники и паланкины. Нагие рабы время от времени поливали дорогу водой из кожаных мешков.

Во дворце фараона царило необычайное оживление. Александр, царь Македонский, сын Зевса-Амона, давал пир в честь знатных египтян и жителей города.

Громкие звуки праздничной музыки заглушали гомон толпы. Звуки труб подхватывали флейты, двойные и камышовые, арфы, фригийские лиры, барабаны из одного, выжженного внутри, ствола дерева, на которых играли изогнутыми палочками.

На площади, раскинувшейся недалеко от входа во дворец, стояло множество столов со всевозможными лакомствами, с финиками, фигами, гранатами и другими фруктами.

Под легкими тенистыми навесами раздавались подарки: сандалии и платки всех форм и расцветок, украшения, амулеты и зонты, благовонные эссенции.

Друзья и знакомые приветствовали друг друга, а дети показывали друг другу подарки.

Особым успехом пользовались маги, вокруг которых прямо на земле сидело множество зрителей. Передние места были предоставлены детям.

В обширном саду дворца фараона собралась македонская и египетская знать, жрецы. Александр полулежал на шкуре льва в окружении приближенных. Он хранил молчание и казался одиноким в кругу друзей и соратников. Что-то угнетало его. Раб омыл ноги Неарху, и тот возлег за пиршественным столом рядом с Иолой. Царь дал знак Гефестиону начинать симпосион.

На импровизированную сцену стремительно въехала колесница, влекомая менадами, на которых были наброшены лишь шкуры молодых козлят. На колеснице стоял большой широкогорлый пифос, на краю которого сидел, омывая ноги в вине, бог Дионис. Виноградный венок спадал ему на лоб, в руке он держал тирс, обвитый плющом, одет он был в короткую золотую тунику, расшитую золотыми листьями.