Кадын - Ирина Богатырева

– Как же не вовремя ты завыла, – услыхала я рядом недовольный старческий голос Камки. – Пора уже радостно петь, новую душу принял Бело-Синий, а ты воду по лицу гоняешь. Те, воин-дева! Тьфу!

И она удалилась, горбясь и хромая. Как ни горько было мне, а пробрал смех от ее вида, и я закашляла, мешая слезы и глухой болезненный смех.

А люди сели поодаль, развели огонь и по кругу передавали хмельные напитки. По войлоку ходили красные петухи. Мужчины кидали им зерно и смеялись, глядя, как птицы дерутся. Бело-Синий новую душу взял, новую душу родил, весел и блажен тот, кто понимает это. Мое же сердце было пусто. Как из глубокого колодца смотрела я на хмелевших мужчин, и ничего во мне не отзывалось.

Наутро сыновья Бара-Атоя развеяли пепел, сказав: «Полетай», – а остатки размешали в хмельном молоке и выпили. Потом все вернулись в стан, и отец объявил главой кузнецкого рода Аноя, младшего сына дяди. Люди кричали, приветствуя его. Аной назвал имя невесты и зарезал белую телку. Весь стан начал готовиться к свадьбе, мой же отец засобирался домой.

– Разве царь не почтит нас? – удивился Аной.

– Кочевое лето не кончилось, – ответил отец. – Другие места ждут моего суда. Моя дочь останется за меня с вами.

Я онемела: я ничего не знала о таком решении. Аной сказал, что для него большая честь и хорошее предзнаменование, если воин Луноликой будет на свадьбе. Отец и братья сели на лошадей, попрощались со станом, но в последний миг отец кивнул мне: «Проводи нас, дочка». Я вскочила на Учкту и поехала вровень с ним.

– Смена вождя – зыбкое время, – заговорил отец, как отъехали подальше. – А стан этого рода – лесной, глубинный. Неясные мысли бродят в их головах. Бара-Атою я доверял, мы много с ним вместе съели. А Аной твой ровесник, тебе с ним дружбу вести. Останься, поживи среди них. И пригляди за соседями, за родом торговцев. Ветер с их стороны дует дурной. Если я буду близко, может, и не откроется ничего, а ты им не страшна. Но в глаза не суйся, будь травой.

Так молвил, положил на шею Учкту руку. «Я все сказал», – крикнул йерра и ускакал вместе с братьями. Я посмотрела им вслед и поворотила лошадь.

Невесту Аной взял богатую, из рода Зонталы-торговца. Она прибыла с родными и приданым – с бесседельными молодыми конями. Несколько дней гуляли свадьбу, сколько мелкого скота съели, сколько телок нетелившихся зарезали, сколько изжарили рыб длиной с лошадиный круп, – не счесть. Собаки от объедков сытые ходили, шерсть их лоснилась. Дети золочеными пуговицами, что с одежды гостей сорвались, как в камешки играли. Такая была свадьба.

А как отгуляли, вернулись люди к работе, опять задышали печи, застучали по горам топоры, зазвенели чеканы в пещерах.

Аною не был дан дар, как его отцу, чуять руды. Он был искусным кузнецом, работал с золотом. Хоть молод был, вдумчивая и кропотливая работа приучила его к малословию и рассудительности. Сам крепок, широк, но голос поднимал редко и не гремел в кузне, как, бывало, Бара-Атой. Объезжая мастеров, со всеми говорил негромко, давал ли задания, журил ли. Потом уходил в свою кузню и до сумерек занимался работой.

Он позволял мне бывать вместе с ним везде. Неглуп был Аной и понимал, для чего отец оставил меня в стане. Не мешал мне и отвечал на любые вопросы. Но дружбы между нами не завязалось. При его молчаливости беседа не занималась, да и я неуютно ощущала себя в доме молодоженов, откуда еще не успели уехать родичи жены. Поэтому на ночь уходила, забиралась позади дома на лиственницу, там хранилось сено, в нем и спала. Аной не знал, что я у них не ночую.

Я чувствовала себя не у дел. Все вокруг напоминало любимого дядю, мою у него учебу, и я томилась. Единственное, что нравилось мне, это ходить с Аноем и наблюдать, как плавит он золото и льет это жидкое солнце в глиняные шарики размером с конский глаз. Так не похож был Аной на Бара-Атоя, так тихо, не торопясь, вдумчиво делал все, да и работа его была другой, спокойной и терпеливой. Когда золото остывало, он колол форму и собирал шарики в мешочки. В одном мешочке – двадцать шариков. Так готовил он золото моему отцу и себе для осенних торгов с желтыми караванщиками. Два каравана встречались у нас ранней осенью: один спускался с перевала, за которым лежали их обширные земли, и шел на запад, а другой, ушедший год назад, возвращался с запада обратно. Богатые это были караваны, дорогие случались торги и мены, но больше всего ценили желтолицые три вещи: чистокровных царских коней, золото и стрелы. О наших лошадях они складывали песни, а стрелы кормили кровью. Но золото могли продавать лишь члены царской семьи, а стрелами отец запретил торговать под страхом смерти.

Но как-то раз, объезжая стан, я заметила у порогов некоторых кузен осколки таких же глиняных шариков, как у Аноя. Это меня удивило. За вечерней трапезой спросила у него, что еще можно лить в такие же формы.

Он ел и ответил не сразу:

– Ничего. Разве кто заказал бы бубенцы, но и их я лил бы иначе.

Я кивнула и больше не стала спрашивать. Жена же его, Савоя, все стреляла в меня глазами. Была она женщиной глупой, как мне казалось, ни одного разговора у нас не было с ней. А на другой день, проехав мимо тех же кузен, я не нашла уже ни одной формы, как не бывало.

Я бы, верно, и забыла об этом. Но через несколько дней меня разбудили голоса. Я по-прежнему спала не в доме и, открыв глаза, не сразу поняла, что происходит под моей лиственницей: разговаривали трое мужчин. Они перегружали что-то с коня на коня и насчитали две сумы по пятьдесят мешочков. Я прислушалась и закусила губу: речь шла о золоте. Потом один сказал, что еще двух коней с такой же мерой отправят в стан Зонталы на новой луне.

– На новой луне будет поздно, – сквозь зубы процедил другой. – К полнолунию уже станем собираться на торг.

– Нельзя быстрее: царская дочь следит, точно коршун из облаков, – ответил первый.

– Те, говори! Себе все хочешь оставить.

– Нет, это так!

– Говорила Савоя, или забыл? – бросил третий в нетерпении.

– Шеш, пора ехать, наговорились, – отмахнулся второй. – К утру перевалил бы за гору, а сейчас не успею.

– Успеешь, – успокоил третий.

– Что волчьи зубы? – спросил другой снова. – Много готово?

– Четыре затравы, пятую собираем, – отвечал кузнец.

– Шеш. Ни души чтобы.

– Сам шкуру берегу. Потому не торопимся.

– К месту подвезешь сам, – приказал отъезжавший.

– Как? – заволновался кузнец. – Зачем я? Калым ваш будет, вы и везите.

– Не дрожи, лист, осень не наступила, – усмехнулся третий. – Никто не узнает, если молчать будешь. Подождешь Атову, он войлоки и чаны в калым повезет. Вместе, одной подвозой, возьмете. Там уж наша забота.

– Шеш болтать! Конь чихает в тумане. До звезды бы успеть за перевал. Мне пора. – И он тронулся в сторону долины. Кузнец поспешил прочь, а второй гость зашел в дом Аноя. В тот момент, как он открыл дверь, свет очага выхватил из темноты лицо гонца: это был один из конников Зонталы, главы рода торговцев. Так поняла я, кто собирал золото.