Честь – никому! Том 1. Багровый снег - Елена Семенова

– Зачем, если нам хорошо вместе? Полина, я женюсь на тебе!

Полина грустно засмеялась:

– Нет, Митенька, этого никогда не будет. Я тебе не пара. Тебе жена нужна, а из меня жены не получится. Если хочешь, приходи ко мне просто так… Нет, всё это напрасно… И неправильно… И грешно… И не на радость, а на горе мы встретились.

Митя провёл рукой по её гладкой, нежной коже, зарылся лицом в долгих, прекрасных волосах:

– Полина, я решил вступить в армию.

– Ты правильно решил. Мне тоже нужно искать какое-то дело, чтобы не сойти с ума…

– Полина, дослушай, пожалуйста. Теперь будет война… С большевиками… Может быть, она продлится долго. Но все войны кончаются! И тогда начнётся восстановление всего: государства, искусства, наук… Я вернусь к науке, а ты к преподаванию… Но не это главное. Если я останусь жив, если я вернусь с войны, я хочу, чтобы ты ждала меня, слышишь? Дай мне слово, что будешь меня ждать, что станешь моей женой, и я горы сверну! Полина!

– Я буду ждать тебя, Митенька. Обязательно буду. Кроме тебя мне и ждать некого. Но я не стану твоей женой. Ради тебя самого не стану. Потому что люблю тебя, не стану, – она прильнула к его лицу горячими губами. – Прости меня, Митенька. Нам вместе быть нельзя… Не мучай меня, если хоть немного любишь! Мальчик мой милый, ты только выживи в этом аду… Пожалуйста, выживи…

Простившись с Полиной и навестив родителей, юнкер Дмитрий Рассольников отбыл в Новочеркасск, где вступил в Добровольческую армию и поселился в общежитии на Барочной улице в помещении, занимаемом юнкерами. Здесь он впервые увидел генерала Маркова. Он лишь недавно приехал в Новочеркасск и, ещё не получив назначения, много времени уделял молодёжи, быстро снискав её уважение и любовь. Сергей Леонидович читал юнкерам лекцию о патриотизме: о прошлом России и положении нынешнем, о том, как во все времена лучшие люди во имя спасения родины жертвовали своей жизнью…

В канун нового, 1918-го года юнкера завершали нехитрые приготовления ко встречи праздника. На столе расставлялась различная утварь и снедь, помещение прибиралось и, по возможности, украшалось. В это время на пороге возникла невысокая, энергичная фигура генерала Маркова. Все дела тотчас приостановились: юнкера смутились и не знали, как вести себя в его присутствии. Но Сергей Леонидович легко рассеял возникшее напряжение:

– Не смущайтесь, господа! Я могу быть полезным и при накрывании стола.

Вскоре стол был накрыт. Разлили глинтвейн, и молодой генерал, занявший, как подобает, место во главе стола, поднял первый тост:

– Я хочу поднять этот бокал, господа, за нашу гибнущую Родину, за Императора и за Добровольческую армию, которая принесет всем освобождение!

– Ура! – грянули собравшиеся.

Этим тостом Сергей Леонидович предложил закончить официальную часть. За ужином началась неспешная беседа. Мите подумалось, что, должно быть, так многие века назад собиралась дружина вокруг своего князя, и на некоторое время размывались грани между ними, и все сердца бились в унисон, полные одним желанием: спасти Родину. Спасти от ордынских полчищ, от самозванцев – и, Боже, от кого только ещё! А когда привал завершался, князь вёл свою дружину в бой… И сколько славных голов ложилось в тех далёких сечах! Лучших голов… Разве не об этом с такой болью говорил на днях в своей лекции генерал Марков, совершенно чувствуя связь времён, схожесть положений и судеб? Всё повторяется на спирали времени. И, вот, в ночной тишине, в ожидании нового года, дружина внимала своему витязю, а он говорил о сокровенном, о наболевшем, о том, что тревожило каждого:

– Люди жестоки, и в борьбе политических страстей забывают человека. Мы не воры, не убийца, не изменники. Мы инако мыслим, но каждый ведь любит свою Родину, как умеет, как может. Теперь насмарку идет многолетняя упорная работа. Что там многолетняя! Насмарку идёт то, что созидалось веками! И в лучшем случае придется все начинать сначала… Военное дело, которому я целиком отдал себя, приняло формы, при которых остается лишь одно: взять винтовку и встать в ряды тех, кто готов еще умереть за Родину. Легко быть смелым и честным, помня, что смерть лучше позорного существования в оплеванной и униженной России. Не бойтесь пули, предназначенная вам – она всё равно везде вас найдет… Позор страны должен смыться кровью её самоотверженных граждан. Для себя я не жду уже чего-либо хорошего, но как бы мне страстно хотелось передать всем вам свою постоянную веру в лучшее будущее! Это будущее, чёрт возьми, придёт! Когда? Не знаю! Но оно придёт! Вся история Россия испещрена великими испытаниями, в которых не раз казалось, что настал окончательный конец её, и всё погибло, но проходила чёрная година, и из пепла, из праха Россия поднималась… Она поднимется и теперь. И пусть мне не суждено увидеть этого, но это будет.

– Но какой же строй должен быть в возрождённой России? – спросил кто-то.

– Сегодня рано говорить об этом… Я могу сказать одно: в этот черный период русской истории Россия не достойна еще иметь Царя. Но когда наступит мир, я не могу себе представить Родину республикой… – Сергей Леонидович помолчал, затем улыбнулся лукаво: – А давайте-ка лучше, господа, отдадим должное празднику! Довольно мрачности, мы покуда не на похоронах!

Один из юнкеров грянул: «Братья, все в одно моленье…» – и все тотчас же подхватили бодро: «…Души русские сольём!..»

Под конец застолья Марков сказал обступившим его юнкерам:

– Сегодня для многих из нас это последняя застольная беседа. Многих из собравшихся здесь не будет между нами к следующей встрече. Вот почему не будем ничего желать себе, нам ничего не надо кроме одного: Да здравствует Россия!

– Да здравствует Россия! – эхом повторили юнкера.

Генерал оказался пророком, и наступивший 1918-й год принял обличие смерти, которая, по слову поэта, «жатву жадно косит, косит». Жадный до жертв год одного за другим отнимал у армии вождей и простых воинов. И, вот, ликующе-беспощадный, вырвал из жизни чистую, юную душу Саши, отнял любимого брата… И ничего не напоминает больше о том, что он жил на этой земле, кроме тетради, исписанной округлым детским почерком, тетради, которую Саша берёг пуще зеницы ока и на смертном одре завещал осиротевшей матери…

Митя вдруг почувствовал, как внутри его что-то хрупнуло. У него пошла кровь горлом, и он поднялся с холодной земли, чувствуя сильнейшую слабость. Неподалёку юнкер разглядел мутным взглядом согбенную фигуру старухи, вздрагивающую от плача.

– Мамаша, что вы? У вас здесь тоже кто-нибудь?.. – окликнул её Митя осипшим голосом, вытирая платком кровь с губ.

– Нет, сыночек, – ответила старуха. – Здесь – никого… А Бог знает, может, в другой такой могилке мои детушки упокоились. И некому ни поплакать о них, ни помолиться… Так я уж над чужими поплачу, может, и о моих кто пожалеет… У тебя-то, сыночек, кто здесь?

– Брат.

– Брат… – вздохнула плакальщица. – Святые угодники, что ж это сотворилось в Божьем мире? А мать жива ль твоя?