Царица Савская - Тоска Ли

С какой легкостью он шутил, царь, который прошлой ночью утверждал, что его сразила моя история, и который теперь держал мое царство в заложниках!

— У нас в Сабе есть поговорка о том, что сок юного благовонного дерева белее, но сок зрелого дерева благовоннее.

Придворные засмеялись, некоторые вежливо зааплодировали, пока мы проходили мимо дворца.

— Ноя говорила о том, что в твоих жилах течет кровь кочевников, как и в моих.

— Как и в жилах всех прочих.

— Да, но вы лишь недавно покинули степи, — подметила я. — Как твоему народу живется в городах — спокойно ли их сердце или все еще стремится к жизни в шатрах?

Соломон вздохнул.

— Каждый человек помнит кровь своего племени.

Когда-то я говорила те же слова самой себе.

— А законы твоего племени — они даны вам Яхве, не так ли? Как они исполняются теперь, когда вы поселились в городах?

— Они учат нас тому, как жить в обществе.

— Я слышала эти законы. Они суровы. Ваш бог очень требователен. Разве твой народ не живет в постоянном страхе наказания — если не со стороны жреца или царя, то от руки самого бога? Неужели твой бог желает лишь страха, не восхищения?

— Мой бог желает любви.

Я мысленно вернулась к моей беседе с Азмом, которая была столько лет, целую жизнь назад.

— И как же ты, даже будучи царем, можешь знать стремления своего бога?

— Знаю, потому что он сказал нам: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею».

— Однако при этом ты покупаешь его благосклонность, соблюдая законы и принося жертвы, как делаем и мы все. Разве это любовь?

Он остановился, словно позабыв об остальных.

— Как человеку любить своего бога? Со страхом. А затем с дружбой. Мой собственный отец был другом Яхве.

Я прищурила глаза. Другом бога?

— Этим мой бог отличается от других, — добавил он. — И наши законы иные.

— Чем один запрет на убийство, изнасилование или воровство отличается от любого другого? — спросила я, хотя в уме вертелись сотни других вопросов.

— Они отличаются тем, что наши исходят от бога, который велит нам чтить его, почитая других людей. Поэтому мы кормим голодного соседа, а не крадем у него, но чтим мы при этом не самого соседа, а образ бога, создавшего его. Ты говоришь, что у нашего бога нет лица. Это неправда. Лицо Яхве предстает перед нами в каждом, кого мы видим, ибо все мы созданы по образу его и подобию. Живые люди, которым доброта и любовь нужнее, чем мертвым идолам.

Придворные, что обогнали нас на несколько шагов, остановились и обернулись, слушая.

— Легко любить статую, которая внушает страх или чарует красотой, — продолжал он. — Но мы доказываем свою любовь, обращая ее к тем, кто не прекрасен, к тем, кто ранен словом или делом. Доказываем ее, когда любим не из жалости, не ради чего-то или кого-то, но ради самих себя. В этом секрет: не другие люди нас ранят, не Яхве посылает испытания. Мы раним себя сами, допуская обиду. И потому Яхве велит нам прощать, ради нашего собственного исцеления. Ибо возлюбив себя — и возлюбив других, как себя, — мы радуем и чтим Яхве, который смотрит не на поступки людские, а прямо в сердце.

Я никогда не слышала ничего подобного — настолько отличного от привычных заслуг и поощрения, культа благословения и проклятий. Его слова противоречили логике.

Соломон тихо рассмеялся, выглядел он при этом до странности довольным.

— Ты испытываешь меня сложными вопросами, госпожа моя.

— Ты ловко отвечаешь на них, господин мой.

— Он философствует, — сказал мужчина, которого представили мне как Иеровоама, достаточно громко, чтобы царь его услышал. — С такими разговорами мы никогда не доберемся до храма.

— Он прибыл с севера доложить о работах. И я все жду, когда же он соберется обратно, — так же громко сказал царь, обращаясь якобы ко мне. Мужчина рассмеялся и зашагал дальше.

Я искоса наблюдала за царем по пути к храмовым воротам.

Ему это нравится.

Когда мы вошли во внутренний двор, я застыла. Насколько же другим казался храм с такого близкого расстояния! Я рассматривала огромный алтарь с четырьмя рогами по углам. Напротив стоял гигантский котел, выше человеческого роста, покоящийся на спинах двенадцати быков — по одному на каждое племя Израиля, как объяснил мне царь, вышедших на глинистую долину Иордана. Он обвел двор рукой, называя мне длину и высоту строений, так привычно, словно делал это уже множество раз, как оно, полагаю, и было.

Запах горящего мяса пропитывал все вокруг. Откуда-то с балкона доносилась музыка и звуки песен.

Я жестом указала на само здание храма, где золотые двери сияли в обрамлении двух гигантских бронзовых колонн, выполненных в виде финиковых пальм.

— Мы можем войти внутрь?

— Мы не осмелимся, поскольку ты жрица другого бога. — Царь начал описывать мне гигантского херувима в святилище, золото стен, расписанных цветами и пальмами, которые, как я заключила, были похожи на украшения главной двери. Затем он заговорил о комнате за занавесом в дальнем конце храма, комнате, где хранился золотой ковчег — маркаб, над которым невидимым призраком парил его бог.

— В день, когда ковчег внесли в храм и Яхве снизошел, чтобы жить в нем, жертвами заполнился весь двор, потому что алтарь не мог их все уместить. Двадцать две тысячи быков. Сто двадцать тысяч овец.

Я видела однажды жертву в тысячу животных. Но двадцать две тысячи? Сто двадцать тысяч? Я видела и руководила бесчисленными жертвоприношениями. Но даже я не могла представить себе столько крови.

Внезапно я пожалела, что завтракала этим утром. Запах мяса был слишком силен, он дурманил, и песни жрецов странным стоном звенели в ушах.

Я снова взглянула на быков под котлом — собранные по трое, они смотрели на север, юг, восток и запад. И мне показалось, что один из них пошатнулся.

Смотрите, подумала я. Они же сейчас разбегутся в разные стороны. Котел упадет, и вода разольется! Я вскинула руки в тревоге, закрываясь от громового грохота. Но кто-то помог мне устоять. Сам царь.

— Царица, тебе нездоровится?

Я быстро взглянула на котел. Но нет, все быки были на месте, застыли неподвижными статуями, которыми и являлись.

— Это потрясающе, — пролепетала я, надеясь, что не потеряю сознания прямо здесь, на храмовом дворе. — И в два раза превосходит рассказы, которые я слышала и которым не верила.

Я сказала это отчасти потому, что это было правдой, а отчасти потому, что видела, насколько он жаждет это услышать. И еще потому, что не осмеливалась больше так стоять: в ушах уже звенело.

— Я хотела бы принести животных в дар храму, для жертвы, — услышала я собственные слова. — Через твоих людей, если не примут моих. Ты говорил, что внутри ковчег…