Агата Кристи - Екатерина Цимбаева

3

В 1942 году Англии стало легче: уже воевал СССР, наконец вступили в войну и США. Да и сама Англия привыкла к иному существованию или, во всяком случае, привыкла Агата Маллоуэн: «Происходящее вокруг стало представляться уже не кошмаром, а чем-то обыденным, казалось, что так было всегда. Обычным, в сущности, стало даже ожидание того, что тебя могут скоро убить, что убить могут людей, которых ты любишь больше всего на свете, что в любой момент ты можешь узнать о гибели друзей. Разбитые окна, бомбы, фугасы, а позднее крылатые бомбы и ракеты — все это воспринималось не как нечто из ряда вон выходящее, а абсолютно в порядке вещей. Война шла уже три года, и все это стало нашей повседневностью. Мы не могли даже представить себе жизнь без войны».

На Рождество 1942 года Хьюберт Причард получил отпуск — прямо как в первую войну, когда обе армии распускались на праздники! Опять только Восточный фронт не знал каникул… А 21 сентября 1943 года у Розалинды родился сын Мэтью. Надо признать, что женщины, способные родить ребенка в 1943-м, обладали исключительно устойчивой психикой, не подверженной стрессам военных лет! Бабушка не присутствовала при появлении внука на свет: дочь отправилась рожать под крылышко любимой тети Москитик, чем та была горда и счастлива. Но война многое изменила. В условиях нехватки врачей родильные дома перестали рассматриваться как заведения, куда приличным леди не следовало ложиться. Малыш появился на свет в роддоме около Эбни, а послеродовой период, оказавшийся крайне тяжелым, Розалинда провела в самом Эбни. Война ворвалась в его быт самым решительным образом: вместо шестнадцати человек прислуги у Мэдж осталась единственная приходящая кухарка! В шестьдесят лет ей пришлось учиться все делать самой и по дому, и в саду. Но то была Москитик! Словно динамо-машина, она носилась по дому и все успевала. Младшая сестра во время своих визитов поражалась неведомо откуда взявшимся трудолюбию и умелости старшей:

Хьюберт сумел приехать по случаю рождения сына и, как и его жена, лопался от гордости при виде крепкого карапуза. Но Розалинде требовалась серьезная врачебная помощь, пришлось на короткий срок перевезти ее в Лондон, где временно ослабли бомбежки (все силы Германии ударили по СССР в судорожной попытке отстоять свой «восточный вал»). Не успели они с Мэтью обосноваться в конюшенном домике, как бомбардировки снова усилились (обреченность восточных усилий рикошетом ударила по Западному фронту, где Германия еще надеялась на успех). К защите новорожденного от возможной гибели его мать и бабушка подошли несколько легкомысленно, хотя, возможно, иного выхода и не было: «Каждый вечер мы находились в состоянии полной готовности. Как только звучала сирена, мы быстро совали Мэтью с его переносной кроваткой под большой стол из папье-маше с толстым стеклом наверху — это была самая тяжелая вещь, какую мы нашли для его прикрытия. Молодой матери такие переживания давались тяжело». К счастью, вскоре оправившаяся Розалинда сумела уехать с малышом и няней в валлийский особняк Причардов, безопасный и абсолютно пустой: ее свекор умер, свекровь уехала, Хьюберт участвовал в высадке в Нормандии.

И пропал без вести.

Да, Агата Кристи никогда не выражала свои материнские чувства, Розалинда к ним с младенчества не была приучена и никогда их не ждала, — а правильно ли это было, другой вопрос… На Розалинду свалилось слишком многое сразу: потеря мужа, явная послеродовая депрессия, большая и непривычная работа по дому, которой она предавалась с излишним рвением новичка, одиночество вдали от лондонских друзей. Тяжелее всего оказалась полная невозможность поделиться с кем-то своей болью. Она по своему закрытому характеру никогда не имела близких подруг, никогда в них прежде не нуждалась, придумать их себе, подобно матери, не умела. А мать не давала возможности выплакаться у нее на плече… И сперва для восстановления сил и нервов, потом ради забвения, а там и в силу привычки Розалинда начала пить. (Только не надо это представлять на русский манер, опустившейся алкоголичкой она никогда не стала!) И с этих же пор началось ее более активное — пока только в переписке — общение с отцом. Она делала это втайне от матери, вероятно, втайне и от его второй жены. Встретились отец и дочь только после смерти Нэнси Нил в 1956 году.