Пустая - Яна Летт

– Не обижайся на нее, – сказал мне на следующий день Лестер. – Эфир не хотела, чтобы тебе было неуютно… Просто сделала глупость.

– Это я сделала глупость. Мне не стоило приходить.

Лестер насупился. В тот день он надел новые очки со стеклами потемнее – они делали взгляд непроницаемым.

– Вовсе нет…

– Да ладно. Ничего страшного не случилось. Спасибо, что побеспокоился.

Глядя ему вслед, я вдруг поймала себя на странном чувстве. Как будто горячий комок в животе и сдавливает горло – обида? Но с чего мне было обижаться на Лестера? Прежняя я, та, что еще не переступала порог дома Мафальды, была бы счастлива от того, что он подошел ко мне на следующий день после праздника.

Судя по всему, новой мне этого было недостаточно.

– А! – Хендри подошел ко мне с парой чашек чая так неслышно, что я подскочила. Это его умение двигаться незаметно даже для меня – при массивном телосложении – сбивало с толку. – Вот вы двое и встретились. Вчера-то Лестер тебя не нашел.

– Да… В смысле «не нашел»?

– Ну как же. – Хендри шумно отхлебнул из одной из чашек. – Он же тебя вчера выходил искать. Но ты уже куда-то пропала. Ну, и он потом ушел.

– О. – Я вдруг почувствовала, что щеки как будто коснулось тепло от костра. – Ты… ты кому-то несешь чай, да?

Хендри приподнял брови:

– Что? Вовсе нет. – И он неспешно прошествовал в глубь коридора, прихлебывая из обеих чашек по очереди.

Горячий комок в животе исчез, растворился… И я вдруг почувствовала, что радуюсь чему-то – сама не зная чему.

* * * *

В тот же день произошло и еще одно невероятное событие. Возвращаясь поздним вечером домой, я решила срезать путь через парк. В самый темный угол свет фонарей почти не доходил, поэтому сначала я услышала тихий плач – и только потом разглядела съежившуюся на скамье фигурку.

Я не знала, что делать. С одной стороны, конечно, следовало подойти к незнакомке, узнать, не нужна ли ей помощь. С другой – несмотря на синюю форму и очки, я все еще оставалась пустой. Мое появление кого угодно могло расстроить и напугать еще сильнее.

Девушка – а судя по тонкому голосу и хрупкости, это определенно была девушка – всхлипнула особенно горестно, и я решилась. Стараясь держаться в тени, села на дальний край скамейки.

– С вами все в порядке? – Отсюда мне было видно только ее спину и край щеки, да еще светлую волнистую прядь, выбившуюся из-под шляпы.

Некоторое время плечи молча вздрагивали, а потом она наконец заговорила:

– Да где там… «в порядке»… – Ее голос, охрипший от слез, показался мне смутно знакомым.

– Я могу чем-то помочь? – Я старалась говорить с девушкой мягко, нежно – как Мафальда говорила со мной, когда я поправлялась у нее дома, в комнате с зеркалом и полевыми цветами.

– Это вряд ли. – Теперь, подвинувшись к ней, я почувствовала запах алкоголя. Она была не только расстроенной, но и не совсем трезвой – а значит, ее точно не стоило оставлять одну.

– Давайте я хотя бы провожу вас до дома? Где вы живете? Можем не разговаривать. Даже смотреть на меня необязательно… – «И лучше уж не смотри». – Я просто пойду за вами, хорошо?

Спина снова вздрогнула, и девушка хмыкнула носом.

– Гневный, этот мерзкий, мерзкий… – Она крепко выругалась; такие слова я слышала только от мужчин и Мафальды. – Как он мог, как он мог так со мной поступить…

Значит, дело было в мужчине. Следовало догадаться. Что еще может заставить юную девушку горько рыдать в одиночестве на скамейке, как не сердечная рана.

– Уверена, он об этом пожалеет, – пробормотала я наугад, не зная наверняка, что положено говорить в таких случаях. Видимо, я попала в точку, потому что на миг плечи воинственно воспряли, а шляпа приподнялась:

– Вот это точно! Еще как пожалеет! – Но сразу вслед за тем плечи опять затряслись. – И чего ему не хватало… Даже мои родители были не против. Хотя его семья по происхождению ниже!

Снова это. Кажется, все уондерсминцы были помешаны на своем происхождении, статусе – я подавила вздох.

– …И что с того!.. Мне-то он все равно нравился, и я бы их непременно, непременно убедила, если бы он не оказался таким неисправимым идиотом!

– Что он сделал? – Мне и в самом деле стало любопытно, и девушка живо откликнулась на интерес в моем голосе. Впрочем, она все еще не поворачивалась, и плечи ее были здорово напряжены – как у человека, готового к обороне. Я подумала, что уроженка знатной семьи может иметь не меньше оснований прятать лицо, чем я.

– Сказал, что недостоин меня и сделает все, чтобы заслужить… и уехал… в Минту!

Никаких приятных воспоминаний о Минте у меня не было, но и плакать так горько от того, что кто-то решил туда уехать, я бы не стала.

– Почему именно в Минту?

Девушка шмыгнула носом.

– Думает, что заработает там, в Минте, денег и сразу станет завидным женихом. Ха! Не знает он моего отца… Отец терпеть не может тех, кто покупает себе титулы. – Плечи под шляпой поникли, и даже сама шляпа как будто поникла тоже. – Если бы он продолжил делать карьеру по научной части… Но он даже не стал со мной советоваться! Безнадежный идиот!

– Ну… Не расстраивайся так. – Я сочла, что перейти на «ты» с человеком, который уже довольно долго рыдает в моем присутствии, будет вполне уместно. – Напиши ему письмо. Объясни все. Уверена, он поймет.

– Этот идиот уже написал заявку на отчисление… Я слышала от ректора! – Значит, оба были студентами. – И сказал еще, что у него есть своя гордость. «Гордость»! Ты подумай, у него – и вдруг гордость!

Я вдруг посочувствовала незнакомому юноше. Быть может, в Минте он встретит девушку попроще – из тех, которым нет дела до родовитости.

– А мне ведь было все равно. – Поля шляпы приподнялись, и голос из-под них зазвучал твердо. – Я говорила ему: даже если отец упрется, как баран, мы найдем выход. Но нет, вместо этого он решил бросить и науку, и меня – ну не блестящий ли план? И так он понимает гордость. Бросить то, что любишь, ради того, что все равно не поможет.

Возможно, я и поторопилась судить о ней – мне стало стыдно.

– Ну, не плачь. – Я достала из кармана платок – его как-то дал мне Судья, но обратно не взял – и протянула ей. – Он чистый. А потом можно пойти домой и лечь спать. Говорят, что утром все более ясно – и небо, и мысли. Думаю, если он захочет вернуться, университет наверняка ему разрешит. Он ведь хороший студент, верно?

– Д-да…

– Ну вот. Ничего непоправимого не произошло, поверь мне.

«Поверь мне, потому что о непоправимом я знаю все».

Девушка вздохнула – но уже не так горестно, как прежде, – и протянула руку за платком.

– Ладно. Может, ты и права. Не стоило мне сидеть тут и реветь. Но все как-то так навалилось, знаешь… – Она обернулась, и я узнала Лабеллию Севвинтон.