Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

Черного моря и основных рек, впадающих в них. Датировка расширения масштабов торговли весьма произвольна, но Барри Канлифф полагает, что уже к 1500 году до н. э. главные центры концентрации населения в Египте, Месопотамии и Анатолии стали основными потребителями товаров отдаленных рынков, а Крит превратился в главную морскую державу Средиземноморья благодаря торговле[251]. Триста лет спустя печально известные «морские народы» стали контролировать городские прибрежные центры Кипра и вытеснили древние аграрные государства из сферы управления торговлей. Первоначально торговля такими дорогими товарами, как золото, серебро, медь, олово, драгоценные камни, благородные ткани, кедр и слоновая кость, была монополизирована, насколько это было возможно, элитами аграрных государств. Однако к 1500 году до н. э. этой монополии пришел конец, а количество и разнообразие товаров невообразимо возросло.

Торговля на большие расстояния не была чем-то новым: еще до неолита ценные товары, если они были небольшими и легкими, обменивались на огромных расстояниях: обсидиан, драгоценные и полудрагоценные камни, золото и сердоликовые бусины. Новшеством стало не столько разнообразие товаров, сколько то, что она становилась оптовой и велась на все более далекие расстояния через все Средиземноморье. Египет стал «житницей» восточного Средиземноморья, отправляя зерно морем сначала в Грецию, а позже в Рим. Важным отличием новой эпохи стало и то, что товары, которые выращивались, собирались и добывались зй пределами аграрного центра государств обрели экспоненциально расширяющийся потенциальный рынок. Товары из горных и болотистых районов, с высокогорных плато и морских окраин, которые прежде имели лишь местное хождение, теперь продавались «по всему миру». Огромным спросом пользовались пчелиный воск и битум, необходимые для конопачения судов. Ароматная древесина, например, камфорного и сандалового дерева, как и ароматные смолы, такие как ладан и мирра, высоко ценились. Сложно переоценить значение этой трансформации: внезапно периферия и полупериферия первых государств стали источником ценных товаров, для которых появился внушительный рынок. Собирательство на суше и на море, как и охота, превратились в прибыльную коммерческую деятельность.

Несколько кратких аналогий помогут понять значение произошедшего. В IX веке, по мере роста торговых связей между Китаем и Юго-Восточной Азией, масштабы охоты и собирательства в лесах Борнео резко возросли. Некоторые авторы утверждают, что остров, прежде практически не заселенный, вдруг оказался заполнен лесными собирателями, которые надеялись воспользоваться новыми торговыми возможностями – продажи камфорного дерева, золота, слоновьей и носорожьей кости, пчелиного воска, редких специй, птичьих перьев, съедобных птичьих гнезд, черепашьих панцирей и т. д. Вторая и более поздняя аналогия – мировой спрос на слоновую кость (в Северной Атлантике преимущественно для клавиш пианино и бильярдных шаров), который стал причиной множества межплеменных войн за контроль этой торговли и закономерно привел к уничтожению большей части популяции слонов. Еще один пример – торговля бобровыми шкурами в Северной Америке. Сегодня на китайском и японском рынках спрос на корень женьшеня, гусеничный гриб и грибы мацутакэ превратил собирательство в коммерческую деятельность, которая напоминает золотую лихорадку на Клондайке[252]. В меньших, но не в менее революционных для своей эпохи масштабах периферии аграрных государств превращались в ценные с коммерческой точки зрения районы (в некоторых отношениях даже более ценные, чем сами аллювиальные равнины), искусно вплетенные в торговые сети всего Средиземноморья. Никогда прежде охотники и собиратели на суше и на море не имели столь многообещающих коммерческих возможностей.

Центральная Евразия располагала множеством продуктов, которыми могла торговать и которые могла обменивать на товары аграрных государств, особенно после того как судоходство открыло для нее отдаленные рынки. Бекуит приводит обширный перечень таких продуктов, составленный первыми путешественниками. Этот список огромен, но и сокращенная версия дает представление о его разнообразии: медь, железо, лошади, мулы, меха, шкуры, воск, янтарь, мечи, доспехи, ткани, хлопок, шерсть, ковры, ткань для одеял, войлок, палатки, стремена, луки, ценная древесина, льняное семя, орехи и никогда не исчезавшие из перечня рабы[253]. Набеги кочевых народов, которые напоминали военные кампании аграрных государств, правильнее всего трактовать как инструмент обретения данников и контроля над торговыми путями. Набеги не были следствием бедности кочевников, в еще меньшей степени их объясняет желание заполучить блестящие безделушки. Все кочевые сообщества были сложными в том смысле, что занимались земледелием и скотоводством, но имели и внушительный класс ремесленников, поэтому, как правило, не испытывали нужды ни в злаках, ни в технических навыках, которыми обладали аграрные государства.

В широком смысле слова варвары занимали уникальную позицию и потому воспользовались преимуществами (часто занимались и прямыми поборами) взрывного роста торговли. Благодаря мобильности и рассеянию по нескольким экологическим зонам они фактически стали соединительной тканью для оседлых государств, живших за счет интенсивного земледелия. По мере роста масштабов торговли мобильные безгосударственные народы смогли установить контроль над артериями и капиллярами торговой сети и собирать на этом основании дань. Кроме того, их мобильность имела решающее значение для морской торговли в Средиземноморье. Как утверждает один археолог, кочевники моря, по всей вероятности, были моряками, которые предлагали услуги «официальной торговли» и нанимались на службу аграрных царств. По мере развития торговли и расширения ее возможностей они становились все более независимой силой, способной навязывать себя посредством создания прибрежных государств, набегов, торговли и сбора дани, т. е. действуя по аналогии со своими сухопутными двойниками[254].

Темные близнецы

Государственные и безгосударственные народы, земледельцы и собиратели, «варвары» и «цивилизованные народы» – это реальные и семиотические близнецы. Каждый член пары порождал своего партнера. Невзирая на многочисленные исторические свидетельства обратного, идентифицирующие себя как более «развитого» члена пары (земледельцы, государственные и «цивилизованные» народы) считают свою идентичность неотъемлемой, постоянной и превосходящей любую другую. Наиболее тенденциозная из перечисленных пар (цивилизация-варвары) – результат рождения близнецов. Наиболее четко это выразил Латтимор в понятии «темных близнецов»:

Не только водораздел между цивилизацией и варварством, но и сами варварские сообщества были порождены развитием и географическим расширением великих древних цивилизаций. Уместно говорить о варварах как „примитивных“ только применительно к тем отдаленным временам, когда не существовало цивилизации и предки цивилизованных народов тоже были примитивными. С того момента как цивилизация начала развиваться <…>, она поглощала одни народы с их территориями и вытесняла другие, следствием чего для вторых стало то <…> что они меняли свои экономические практики и экспериментировали с новыми типами специализации, а также развивали новые формы социальной сплоченности и политической организации наряду с новыми способами борьбы. Сама цивилизация породила собственную варварскую чуму[255].

Хотя Латтимор игнорирует миллионы безгосударственных собирателей на суше и на море и подсечно-огневых земледельцев, которые не были скотоводами, он правильно уловил параллельность эволюции кочевых народов и государств. Кочевники, особенно те, что перемещались верхом