Наркомат Просветления - Кен Калфус

— Нам надо все обсудить у меня дома, а вас расквартировать.

— Мне нужно немедленно обследовать подопечного, — возразил Воробьев.

— Он еще жив. Можно не думать, что делать с мертвым телом… — Сталин не сдержал мрачной усмешки, — …пока у нас не появится собственно мертвое тело.

— Если вам нужен протухший труп! — закричал Воробьев, потрясая кулаком. Доктор побагровел и едва владел собой. — Товарищ, если вы доверяете диалектике и ее приложению к биологической науке, вы поймете: как все живое носит в себе аппарат смерти, так и мертвый организм хранит многие объективные биологические характеристики живого. Если вы действительно желаете сохранить физическое обличье Ильича, я должен видеть его живым, и немедленно!

Сталин растерялся в своей неповторимой манере — для начала слегка округлил глаза. Потом, притворяясь обычным человеком, беспомощно пожал плечами.

— Надежда Константиновна не хочет даже говорить о похоронах. Она чуть не запустила мне в голову чашку, когда я сказал, что приехал новый доктор. Как нам поговорить с ней про… про это, другое?

— Никакого «другого» не будет, если я не увижу его сейчас же, — отрезал Воробьев.

Сталин вздохнул и принялся с силой растирать лицо. Воробьев был прав, что все живое носит в себе зародыш смерти: он сам в конце концов поплатится жизнью за свою вспышку. Сталин терпеть не может, когда ему противоречат, и не забудет этого случая.

Наконец Сталин сказал:

— Ну хорошо. Только не упоминайте о… Надежда Константиновна — благородная, страстная, нервная женщина, даже в обычное время. Пожалуйста, ограничьтесь простым врачебным осмотром.

Дверь вела в просторную прихожую, где они сняли сапоги и шубы. В соседней комнате — большом зале с высокими потолками — сидела на жестком стуле, скрестив руки на груди, плотная седая женщина с зобом.

— Здравствуйте, товарищ Крупская, — сказал Астапов, склоняя голову. Крупская, конечно, все еще была его начальницей, но теперь она знала, что Сталин каким-то образом прибрал его к рукам. И когда успел, подумала она. — Это доктор, профессор Воробьев. Специалист из Харькова, — объявил Астапов.

— Зачем он здесь?

— Он специалист, — подтвердил Сталин голосом, успокаивающим, как чай с медом. — Если кто и может что-нибудь сделать для нашего дорогого Ильича, так это он.

— Ильича уже лечат трое! Профессор Кожевников! — отчаянно закричала она. — Профессор Кожевников! Идите сюда, вы мне нужны!

Сверху тут же примчался доктор со стетоскопом в руках. Он был высок, гладко выбрит, едва ли старше Астапова.

— Надежда Константиновна! — сказал он, разглядывая двоих новоприбывших. — Вам нельзя волноваться. Мы должны сохранять спокойствие ради Ильича. Что такое?

— Эти люди!

Кожевников встал рядом с ней, выпрямился и скрестил руки на груди. Лицо его выразило легкую злобу.

— Чем я могу вам помочь, товарищи?

— Товарищ профессор Кожевников, позвольте представить вам товарища профессора Воробьева из Харьковского медицинского института.

Злоба мгновенно исчезла, сменившись тщательно отмеренным облегчением и радостью:

— Профессор Воробьев! Наконец-то!

Сталин и его прибрал к рукам.

Воробьев кивнул:

— Я должен непременно провести осмотр.

— Зачем? — сварливо вмешалась Крупская.

— Профессор Воробьев — ученый, ведущий специалист в области анатомии. Мы все согласились, что Ильича должны наблюдать лучшие доктора — для блага революции.

Крупская промолчала, глядя прямо перед собой. Она ушла в себя, возможно, вспоминая годы ссылки, которую разделяла с Ильичом — в Сибири, Париже, Цюрихе, в те годы, когда об Ильиче заботилась только она и, в гораздо меньшей степени, его любовница Инесса. Взмахом руки Сталин велел всем остальным следовать за ним наверх. Они прошли мимо нее, словно она была частью мебели. В ее мозгу мелькнуло не относящееся к делу воспоминание — смерть графа, события далекого прошлого.

Астапова поразило, что он оказался в группе избранных без персонального приглашения. Он только сейчас сообразил, что увидит вождя мировой революции. Сердце его затрепыхалось.

Комната больного освещалась электричеством. Две сиделки в белых фартуках стояли навытяжку, с пустыми лицами, не приветствуя пришедших. Астапов решил, что сиделки тоже из ОГПУ. В комнате так сильно пахло лекарством — бесполезным патентованным средством из Германии — что, казалось, воздух принял розоватый оттенок.

Воробьев шел впереди Астапова, отчасти загораживая ему обзор, совсем как когда-то в Астапове. Когда доктор шагнул в сторону, Астапов увидел человека в кровати, ахнул вслух и тут же залился краской стыда. Глаза Ильича блестели еще сильнее, чем в фильме, задержанном Наркомпросом. Лицо ввалилось в череп, кожа лихорадочно светилась. Астапов, конечно, знал, что Ильич серьезно болен, и понимал, что эта болезнь распахнула дверь, через которую вприпрыжку вбегает Сталин, но все равно был не готов увидеть вождя таким слабым.

— Ильич, — шепнул он.

Лицо Ильича застыло в жутком удивленном безмолвном вопле — не лицо, но чудовищная карикатура, перекошенное, с чертами, словно вырубленными против волокон. Но подвижные глаза исследовали пришедших. Астапов вздрогнул под их холодными касаниями. Затем испытующий взгляд Ильича упал на Сталина и запылал, словно тот был диковинной тварью, африканской либо арктической, и Ильич раньше никогда в жизни его не видел. Сталин не показал, что заметил этот осмотр, но встал позади кровати больного за пределами его поля зрения.

Воробьев открыл свой черный саквояж и вытащил стетоскоп. Сестры милосердия раздели немощного вождя. Воробьев замерил пульс Ильича, держа его запястье, и прижал стетоскоп поочередно к груди, каротидной артерии сбоку шеи, а потом вдруг к блестящему, обширному черепу. И еще несколько раз — к разным точкам головы Ильича. Доктор нахмурился и покачал головой. Кажется, он, в отличие от Астапова, не был поражен тем фактом, что находится в одном помещении с вождем. Ильич проводил взглядом руку врача, которая нырнула в саквояж и достала большой шприц для забора крови. Когда игла вонзилась в руку Ильичу, он вздрогнул. Все остальные тоже вздрогнули. Кровь медленно заполняла шприц.

— Необходимо определить удельный вес плазмы крови, — объявил Воробьев. — Профессор Кожевников, у вас нету действующей центрифуги? Ничего, у меня в лаборатории есть переносная. Если мне кто-нибудь поможет, анализ будет готов через час.

Астапов оставил Воробьева в импровизированной лаборатории в маленьком домике, где их разместили. Он направился в заснеженный лес на уговоренную встречу со Сталиным — тот сидел на пеньке и созерцал огонек собственной трубки. Лес наполнялся ароматом его табака. Сталин, недавно назначенный на только что созданный пост генерального секретаря, был одет в шинель без знаков различия и, кажется, совсем не мерз.