Дата собственной смерти. Все девушки любят бриллианты - Анна и Сергей Литвиновы

Ни он, ни она не видели, как со стороны площади Звезды тихим ходом к ресторану приближается мотоциклист, затянутый во все черное и в черном непрозрачном шлеме.

* * *

Том закончил интервью и выключил диктофон. Надоел ему до смерти этот уфолог. Все они шарлатаны. Том вежливо улыбнулся собеседнику: «Весьма благодарен за интервью, мистер Лепински… Вы очень любезны…» Пошел он к черту!.. Сейчас он возьмет такси и через пятнадцать минут будет на Полях, где бесшабашная Татьяна встречается с этим своим авантюристом-отцом… Морду б ему набить…

* * *

Один за другим сухо треснули пять выстрелов.

Разлетелись осколки стакана.

Красное вино залило рубашку. А может, то была кровь?

Над тротуаром повис женский крик.

Мотоциклист в черном резко взял с места.

* * *

Через минуту он уже свернул с Елисейских Полей направо, на авеню Георга Пятого, а еще через пару минут выехал на набережную Сены.

Слева за рекой возвышалась громада Эйфелевой башни. Часы на ней, блеклые в свете яркого дня, указывали, что до наступления 2000 года оставалось 214 дней.

Движение по набережной было совсем не таким интенсивным, как утром.

Под мостом Мирабу наездник сбавил скорость, переехал через бордюр и на малой скорости подъехал к основанию моста. Здесь валялись груды картонных ящиков и тряпья: их оставили ночующие под мостом клошары. Кто-то из них, еще не проспавшийся, лежал под тряпками рядом.

Мотоциклист снял шлем и бросил рядом с мотоциклом. Стащил легкую черную куртку. Она полетела туда же.

Наездник забросал мотоцикл и куртку тряпьем и картонками.

Затем он перешел дорогу и наклонился над Сеной. В реку полетел пистолет.

Через минуту Михаил Ефремович Шлягун, в дорогом костюме и в галстуке за 300 долларов, уже поднимал руку, подзывая такси.

– Аэропорт Шарль де Голль, – сказал он, усаживаясь на заднее сиденье.

Просторное «Пежо-605» резко взяло с места.

«Я наконец-то сделал это. Я замочил гада. Двадцать лет я только об этом и думал.

Он сдал нас, паскуда, всех, сдал с потрохами, и менты его спокойненько отпустили за кордон. Он жил здесь на свободе и в сытости. А я десять лет валил лес под Котласом, а потом еще десять лет поднимался в этом сраном, моем любимом Южнороссийске.

Но теперь я с ним расквитался. Только жаль, ох, как жаль, что он не помучился. Я представляю его рожу, когда б мы вчетвером пялили бы у него на глазах его дочурку. А потом я бы лично ломал ему – по одному! – все его художественные пальчики. Вот крику было бы!..

Ну ладно – нет так нет. Главное – он, падла, будет гнить в гробу. И я сделал это. Сам. Своею рукой. Вот что главное».

И ради этого стоило десять лет держать пост у дикого пляжа.

Главное – свершилось. Исполнилась его вторая, и последняя, мечта, впервые задуманная двадцать лет назад в следственном изоляторе Южнороссийска. У него, Мишки Шлягуна, родившегося в задрипанной коммуналке у проводницы-пьяницы, теперь, во-первых, есть деньги и власть. Есть и будут всегда!

И во-вторых, он, Шляга, покарал эту наседку, этого стукача, этого гниду Антона – Антуана. Покарал собственной рукой.

«Это дорогого стоит. За это я сейчас в самолете и выпью. За упокой его гнусной души».

Через полтора часа он уже сидел в кожаном кресле салона первого класса аэробуса А-320, вылетающего рейсом «Эйр-франс» 2244 из аэропорта Шарль де Голль в московский аэропорт Шереметьево-2.

* * *

Отца отпели в маленькой русской церкви в Анган-ле-Бене. Заупокойную службу вел тот самый молодой чернобровый священник.

На похоронах, кроме священника, присутствовало всего четыре человека.

Пожилой толстый месье в траурной бабочке. Он скучал. Это был босс Антона из французского отделения компании «Дигитал электроникс».

Таня.

Том.

И Юлия Николаевна.

Юлия Николаевна наконец-то выправила себе загранпаспорт и сделала, всеми правдами и неправдами, французскую визу. Вчера днем она прилетела рейсом Аэрофлота в Париж. Но она приехала совсем не для того, чтобы попрощаться с человеком, который много лет назад был ее первым любовником. Сердце ее уже давно разрывалось, подсказывая ей, что у ее любимой, обожаемой Тани большие, даже очень большие и весьма опасные неприятности. Вчера ей было не до красот Парижа. Она только ахала, слушая продлившийся весь вечер и полночи рассказ Тани – впрочем, сильно последней смягченный – о ее приключениях в Южнороссийске, Стамбуле и Париже.

А теперешнее отношение Юлии Николаевны к Антону вполне укладывалось в те два слова, которые она то и дело, слушая вчера Танин рассказ, шептала: «Мерзавец! Какой мерзавец!» Тем не менее она поддалась на уговоры Татьяны и на похороны все-таки пошла. Теперь, накинув черный плат на голову, она стояла, прямая и строгая, слушая слова заупокойной молитвы.

Глаза ее были сухи.

* * *

Валерий Петрович вызвал курьера из экспресс-почты «Гарант-пост» на 12.00.

Утром он сходил на рынок и со вздохом поменял очередную стодолларовую бумажку.

Вложив документы в два конверта и тщательно запечатав их, Валерий Петрович еще раз задумался.

Будет ли во благо то, что он сейчас делает? Нет, не так надо ставить вопрос.

Валерий Петрович давно не верил в абстрактные понятия гуманизма и справедливости. Точнее, он не верил, что ему под силу изменить что-то в этом мире, чтобы хоть на йоту сделать мир добрее и справедливее.

И сейчас он спрашивал себя не о том, требуется ли то, что он делает, ради торжества абстрактной справедливости, но будет ли это полезно для его любимой Танечки, для Юлии Николаевны? И благодаря этому для него самого?

И он еще раз сказал себе: да, будет.

Позавчера подполковник Гаранян совершил ради него, полковника Ходасевича, очередное – будем надеяться, последнее, но самое тяжкое должностное преступление. Он передал Валерию Петровичу копии нескольких листов оперативного дела двадцатилетней давности по Южнороссийской швейной фабрике.

Из них явствовало, что главная роль в организации, а затем и раскрытии этого дела принадлежала агенту КГБ под кодовым именем Маккар (именно так, с удвоенным «к»). Именно Маккар все время снабжал КГБ информацией об организации подпольного производства на фабрике. Он доносил обо всех каналах, по которым шли хищения сырья, а также сбыт готовой продукции. Он сообщал всю информацию о своих подельниках, и главным образом – о Михаиле Шлягуне и Антоне Гришине.

Маккар тоже проходил по этому делу, но благодаря усилиям Комитета получил в ходе суда всего три года условно.

Судья, а также оперативные агенты конторы и МВД выстроили дело таким образом, что никто из подельников (кроме Маккара, конечно) не сомневался: «стукачом» являлся якобы Антон Гришин, приговоренный, несомненно для отвода глаз, к расстрелу, но которому комитетчики (по твердому убеждению всех осужденных), конечно же, помогли исчезнуть.