Человек безумный. На грани сознания  - Виктор Тен

«Очевидно, что физиологический механизм генетического поиска воскрешает ламаркистскую идею наследования приобретенных признаков, подтверждение которой со стороны самих генетиков мы и наблюдаем в последние 20 лет», – пишет Назаров (там же. С. 320).

Схождение с ума, отрицание гомининами нормальных животных рефлексов, буйные помешательства отдельных членов пресапиентного стада стали источниками сильнейшего стресса для всех.

Чрезвычайно развитый мозг дельфинов на порядок уступает человеческому из-за отсутствия того единства и того быстродействия, которые обеспечивают миллионы волокон мозолистого тела, этого уникального природного интерфейса. Стресс, вызванный нарушением мозговой асимметрии и поочередного сна двух автономных мозгов неотенической формы древних дельфинид вызвал ускоренный рост у наших предков огромной комиссуры и закрепление этого анатомического изменения в наследственном материале.

Огромное значение имеет также общий рисунок борозд неокортекса. Продольное расположение борозд у дельфинов отражает изолированность полушарий, поперечное у человека отражает их интерактивность. Эти перемены были прямым следствием драматичного общения двух автономных структур психики после падения межполушарной функциональной асимметрии. Они – прямое следствие проникновения в Зазеркалье друг друга, той «деятельности самовосприятия», которая некогда буквально поглотила наших безумных предков.

Отрицание отрицания, спиралевидность развития имеет в данном случае такой вид: нормальная психика животных, имеющих два мозга в одной черепной коробке (тезис), – психопатология, связанная с разрушением нормальной функциональной асимметрии полушарий (антитезис) – сознание (синтез).

Слово «синтез» в данном случае можно понимать буквально, как «соединение», как формирование нового качества без добавления новой материи, благодаря одним только связям. Морфологически синтез выразился в развитии и формировании глубоких и прочных взаимосвязей между двумя конфликтующими полушариями, превратившимися в единый орган управления организмом.

Мозг человека в буквальном смысле слова синтезирован, а не выращен «мало-помалу». Целое больше входящих в него частей. Синтез дает новое качество. Отсюда – огромные возможности мозга человека, которые мы используем всего на 5–10 %. Это эволюционное объяснение избыточности мозга человека, которую не могут объяснить обезьянщики-помалисты. Если бы мозг в процессе сапиентации рос мало-помалу, никакой избыточности быть не могло, как ее нет у животных, включая обезьян.

Если сверлить с целью поиска «клеток разума» голову не обезьяны, а самого ученого человека, например доктора прохиндейских наук Ризолатти, вы и там не найдете «клеток разума». Разум на клеточном уровне не существует. Клетка мозга как таковая не может обнаруживать признаки разума, точно так же как в мокрой воде нет ни одной мокрой молекулы.

Давайте рассуждать от противного. Почему, собственно, надо думать, будто бывают разумные клетки? Если б это было так, то непротиворечиво допустить принципиальную возможность одноклеточного мыслящего существа. Если это было бы на самом деле возможно, то цивилизация началась бы на 500 миллионов лет раньше, в докембрии. Инфузории способны на многое, но все их поведение – это таксис, всегда одинаковая реакция на воздействие.

Допустим, смысл рождается в популяциях нейронов, т. е. дело в массе. Ученые «прошарили» и эту версию. Именно отсюда родом представление о «мозговом Рубиконе», той минимальной массе, которая предполагает разумность. Но, во-первых, минимально необходимый кубический размер имеет не только человеческий мозг. У нас вообще не самый большой мозг на Земле. Многие отряды млекопитающих имеют мозги больше человеческих. Однако поведение животных не позволяет допустить осмысленность их «бихевиора». Скажем так: у животных есть поведение, но нет деятельности, как субъект-объектного отношения к действительности.

Бихевиоризм, допускающий такую возможность тем, что не видит разницы между деятельностью человека и поведением животных, довольно легко опровержим научной теорией активности, которая лучше и полнее всего была разработана советскими философами, марксистами и гегельянцами. Честно говоря, я очень долго являлся – именно в советские годы – философским диссидентом; например, увлекался феноменологией Гуссерля, пока не осознал дериватный характер этой «подтеории» (предлагаю ввести такой термин по аналогии: если бывают супертеории, то должны быть и подтеории).

Сейчас я все чаще и чаще думаю, что по ряду позиций поруганная советская философия еще дождется триумфального признания. Особенно это касается разработки проблем диалектики, как тождества противоположностей; деятельностной парадигмы (в отличие от поверхностного, «размытого», «поведенческого» подхода, преобладавшего в западной традиции); теории отражения и теории активности.

Здесь, как говорится, не место и не время отвлекаться на сугубо философские проблемы. Скажу несколько слов об активности мнимой и настоящей. Простой пример. Вы идете по улице с собакой на поводке, и вас начинает яростно облаивать другая собака. Ваша собака сразу же начинает гавкать в ответ. А вы как – сразу же начнете эмоционально самовыражаться на бродячую собаку? Если вы – человек разумный, вы этого делать не станете. Теперь вопрос на засыпку: кто в данной ситуации активен – вы или ваша собака? Когда я задавал этот вопрос студентам, они почти всегда отвечали: «Конечно, собака». Таково обыденное представление об активности. Оно неадекватно.

На самом деле в данной ситуации активен человек, потому что он исходит из смысла. Его мозг отразил ситуацию, родил смысл и определил личностное поведение. Ваша реакция активна, потому что она – ваша, а не заданная инстинктом. Реакция собаки на самом деле пассивна, потому что она определена инстинктом, это родовая реакция, а не личная. Как можно называть данную реакцию активной, если собаку заставляют гавкать гены? Собака в данном случае не более чем носитель того типа реакции, который сформировался миллионы лет назад. Ее лай – это продолжение того лая, который звучал миллионы лет назад. Это одно продолжающееся горло.

С точки зрения теории языка, опирающейся на бытийные, а не бытовые основания, вообще не имеет значения, сколько собак лают. Это одна продолжающаяся пасть. Количество говорящих – людей – имеет значение как во временном, так и в пространственном аспектах. Отсюда идет различие диахронии и синхронии, основополагающее для лингвистической теории. Мы не можем утверждать, будто рот человека говорящего, жившего тысячу лет назад, и рот человека современного – это один и тот же продолжающийся рот. Вид один, гены одни, а звуки – другие, смыслы другие. Что касается животных – можете вы, например, всерьез обсуждать «проблему диахронического развития собачьего лая» или «проблему синхронических видоизменений свиного хрюканья»?

Кстати, данный пример – «одно горло» и «не одно горло» – хороший довод против тезиса, будто животные «тоже обладают языком». Человек радикально отличается от всех остальных земных видов именно тем, что мы не «моногорловый», а «полигорловый» вид. Речь каждого человека уникальна.