Остались одни. Единственный вид людей на земле - Крис Стрингер

Эти данные позволяют допустить, что исходный (африканский) цвет нашей кожи был на самом деле темным, а отбор по мере продвижения переселенцев в регионы с низким уровнем УФ и недостаточным поступлением витамина D с пищей благоприятствовал индивидам с более светлой кожей. По оценкам, возраст мутаций, придавших коже европейцев светлый оттенок, сравнительно молодой, а самая важная из них одновременно и самая недавняя – ей около 11 тысяч лет. Некоторые мутации (но не все) отличаются от тех, что появились относительно недавно у северных азиатов. При этом неправильно говорить, что пигментация кожи или форма носа эволюционировали единственно в силу естественного отбора, – тут и половой отбор наверняка играл свою роль. В подтверждение приведу пример с голубыми глазами, обычными для европейской популяции. “Мутация голубых глаз”, вероятно, появлялась в эволюционной истории человека случайно и много раз, но, в общем, не подхватывалась отбором. Европейская версия этой мутации сравнительно недавняя, ей меньше 20 тысяч лет. Можно предположить, что она появилась у каких-то европейских кроманьонцев[12]. В условиях сильного яркого освещения светлые глаза определенно неадаптивны, однако в Европе в силу своей необычности они могли стать привлекательными при выборе партнера, а вред от мутации был не столь уж и велик. В подобных случаях признак подхватывается половым/культурным отбором. Так что мы на этом примере видим, как небольшие изменения в малюсеньком участочке ДНК приводят к заметной специфике во внешности.

“Расовые” признаки сформировались в основном сравнительно недавно за счет небольших изменений в нашей ДНК, однако они оказали на нас огромное влияние, потому что это именно то, на что мы смотрим, знакомясь с человеком: цвет кожи, внешний облик, волосы. Так как эти признаки являются важными социальными сигналами, то для меня очевидно, что на их становление влиял половой/культурный отбор, при котором значение имеют стандарты привлекательности или групповой идентификации. Также нельзя сбрасывать со счетов генетический дрейф и эффект основателя, ведь расселялись современные люди небольшими группками. Генетический дрейф представляет собой случайные колебания частот генетических вариантов: когда прекращается обмен генами с другими популяциями, внутри изолированной популяции частоты аллелей (генетических вариантов) меняются просто по закону случайности. Эффект основателя – тоже результат случайности, но другого рода: когда маленькая и, вероятно, нетипичная группа дает начало большой популяции, в разросшейся новой популяции сохраняется особый генетический склад группы-основательницы, а не исходной группировки, от которой эти основатели отделились. Дрейф и эффект основателя наверняка накладывались друг на друга, ведь распространение современных людей шло очень быстро, прокатившись волной по Евразии. Эффект распространения генетических мутаций получил название “серфинг” (его суть, как и в спорте, – поймать волну). С распространением мутаций именно так и было: определенным генетическим комбинациям посчастливилось поймать волну расселения человека и, таким образом, не потеряться, а распространиться в дочерних популяциях. Именно этим и объясняется отчетливая картина распределения частот генов за пределами Африки.

На карте показано распространение ранних современных людей, реконструированное на основе митохондриальной ДНК (числами указаны тысячи лет). Все маршруты схематичные, без деталей

Осознав, насколько сложна вся эта генетическая история, большинство ученых отказались от старого деления на “расы” – негроидную, европеоидную (кавказоидную), монголоидную, австралоидную. Да и вообще в этих категориях оказалось мало толку, они никак не помогают формализовать и описывать биологическое разнообразие. К тому же во всех нас в большей или меньшей степени намешано от разных корней, и каждый из наших генов имеет собственную историю и происхождение. Так, наш гольфист Тайгер Вудс, когда его выбрали образцом американских чернокожих (как потом выяснилось, далеко не образцового поведения), сказал, что на самом деле он канеиназиат, то есть кавказоидно-негроидно-индейско-азиат, указывая на свои множественные смешанные корни. Как мы уже говорили, африканские популяции, по всей вероятности, несут самое высокое генетическое разнообразие, большее, чем во всем остальном человечестве, вместе взятом, но в действительности границы между кластерами по большей части размыты. Нечеткость границ, конечно, не означает, что для популяции нельзя выделить какие-то общие наследуемые признаки, такие как форма черепа или лица. Как раз можно, и такими признаками с успехом пользуются криминалисты: измеряя череп, они вполне надежно определяют, к какой популяции он мог принадлежать. Но если попробовать применить закономерности теперешнего географического распределения разнообразия к черепам ранних современных людей, живших более 20 тысяч лет назад, то результат получится удручающим. Так и должно быть, если держать в уме концепцию недавнего африканского происхождения. И поэтому, когда мне достался для обследования череп из Пршедмости (Чехия) возрастом 30 тысяч лет, то по морфологии он у меня получился “африканским”, а черепа из верхней пещеры Чжоукоудяня оказались “австралийскими”. Мои заключения вовсе не означают родство с нынешними популяциями африканцев или, соответственно, австралийцев, они лишь указывают, что в те времена региональные особенности распределялись совсем не так, как в сегодняшнем мире.

А еще вспомним совсем уж устаревшие идеи об умственном превосходстве, качестве мозга и повышенном IQ некоторых народов и популяций. Эти идеи не собираются так просто исчезать, по крайней мере, не в ближайшем будущем. С тех пор, как мне угрожали судебным иском за содержание моей прошлой книги “Африканский исход”, в этом отношении немного изменилось. И в настоящей книге мне почти нечего добавить к этой сложной и противоречивой теме за исключением, может быть, признания того факта, что разница в умственных способностях у разных популяций действительно имеется, как и разница по физическим признакам. Это те различия, которые появились и укрепились за последние 50 тысяч лет (дальше мы обсудим ген микроцефалина, имеющий к теме непосредственное отношение). Но если они и существуют, то я бы поставил на то, что в таком огромном и генетически разнообразном регионе, как Африка, будет особенно высокая вариабельность по признакам интеллекта, а не единообразно пониженный IQ, как это утверждается в некоторых исследованиях. К тому же, как было не раз показано другими исследователями, тесты IQ демонстрируют лишь одну из сторон интеллекта, а еще нужно учитывать разницу в природных условиях, питании и здоровье, которые тоже влияют на результирующие оценки.

Мы обсуждаем генетические различия между нами и нашими ближайшими родичами, шимпанзе, вариабельность в пределах нашего вида, но пришло время обратиться к великому прорыву в науке о генетике неандертальцев, наших ближайших вымерших родичей. Еще двадцать лет назад сама мысль о возможности прочитать последовательность ДНК из окаменелых остатков неандертальцев казалась фантастикой: как извлечь крохи генетического материала, который тысячелетие за тысячелетием разъедали вода и почвенные кислоты, разрушали перепады температур? И даже если что-то и сохранилось в таких условиях (что очень маловероятно), то как ужасно трудно это что-то найти и не менее трудно это что-то извлечь в достаточном для исследования количестве, а если и получится извлечь нечто, то еще труднее отличить эту ДНК от современных загрязнений, которые обязательно будут везде и всюду.