Сейд. Джихад крещеного убийцы - Аждар Улдуз

– Мы – народ Книги, эхли-Китаб, последователи учения пророка Исы, мир Ему! Пророк Мухаммед, мир Ему, велел почитать и уважать народы Книги...

Капитан рассердился, нож у горла монашки слегка надрезал тонкую кожу:

– Не муслимы, но гяуры, называющие себя последователями Исы, мир Ему, начали эту неправедную войну против нас! Мы – воины Альгамбры, слуги Великого эмира, последние из некогда великого оплота муслимов в этих морях...

– Я знаю, кто вы, и уважаю вас, о последователи учения Мухаммеда, Мир Ему, но клянусь всеми песками от Мекки и до Медины, что если твой нож причинит еще больший вред моей спутнице, я этими руками разорву тебя на столько кусков, сколько баранов ты резал в своей жизни на гурбан, в Священную Жертву! А кровью твоей помечу свой лоб шатром-«шаныраком», в знак почтения к своему учителю! – Хриплый голос до сих пор молчавшего великана заставил капитана содрогнуться. Этот человек говорил на арабском так, как говорят жители далекого Мисра – Египта. Резать баранов на праздник жертвы «гурбан байрам» и раздавать мясо бедным капитан имел привычку после каждого удачного плавания, а удачным он считал каждое плавание, после которого возвращался домой, к женам и детям. Капитан поверил угрозе великана. Да и как не поверить, когда великан упомянул знак, коий гашишшины Аламута считали своим символом – греческая «Альфа», но без поперечной черты, покрывающая шатром-«шаныраком» все уголки мира, куда дотягивались руки Аламута. А руки у Аламута – длинные! Стоит ли ссориться с тем, кто называет «шанырак» гашишшинов знаком своего учителя? К тому же он понимал, что, доставив этих троих к эмиру, заслужит большей похвалы, нежели убив их здесь и при этом потеряв большую часть команды.

– Я не убиваю безоружных, детей, женщин и уважаю достойных и доблестных врагов. Клянусь своей честью, но не верой, ибо Пророк, мир Ему, запретил клясться Верой, Аллахом и Книгой... клянусь, что живыми и невредимыми доставлю вас троих к Великому эмиру Альгамбры, если и вы поклянетесь именем Исы, мир Ему, и своей честью, что не предпримете ничего во вред нам, не попытаетесь бежать и будете повиноваться мне, как капитану, пока мы в море!

– Иса, мир Ему, запретил и нам всуе упоминать Веру и имена святых, и потому честью своей клянусь тебе, что да будет так, как ты сказал, и в том беру я на себя ответ и за спутников своих! – ответил низкорослый. Громадный египтянин лишь согласно кивнул и перекрестился.

Монашка же продолжала тихо шептать, хотя руки капитана отпустили ее и убрали нож от горла:

–... да святится Имя Твое, и да придет царствие твое, и ныне, и присно, во веки веков! Аминь! Отец...

Отец! Отец нам капитан, и море – наша мать!

Домой! Стремимся мы к родному берегу пристать!

Аллах! Лишь только Он, Всемилостивый, волен

изменять

Судьбу! Ему лишь на пути джихада жизнь ты можешь

доверять!

Так пели гребцы и матросы на галере сарацин, направлявшихся домой. Пели под шум волн и размеренный бой барабана на корме. Пели, как молитву...

Целых три недели корабль, атаковавший венецианское торговое судно и захвативший Сейда и его спутников, шел к берегам Иберии. Если бы не нападение и плен, они уже были бы в Венеции – до нее оставались каких-то три дня пути! Если бы не безумный рейд иберийского капитана, намеренно рискнувшего своим кораблем и экипажем ради богатой добычи, и грабившего христианские торговые суда у самых берегов католической Италии. Альгамбре нужно золото! Война с Испанией разорила казну Великого Эмира, и верный капитан уже в который раз совершал рискованные, но успешные налеты, добывая средства на восстановление почти уничтоженного флота Альгамбры.

Сдавшись в почетный плен, Сейд, монашка и Египтянин были тут же переведены на корабль сарацин. Кроме них, пленников на корабле не было – последнего захваченного знатного заложника капитан давно обменял на золото, и если бы ему не попался еще и этот корабль, наверняка лег бы на курс к родным берегам. Что и велел сделать, как только последние мешки с золотом, полученные от удачной продажи всего венецианского товара султану сельджуков, были перенесены в трюмы его галеры. И потому настроение у капитана было отменным – он очень боялся, что если захваченное судно гружено штуками шелка или ларями с пряностями, которые могли не поместиться в и без того набитые награбленным добром трюмы его корабля, то частью захваченного придется пожертвовать, утопив вместе с торговым судном. Тяжелые золотые монеты с вычеканенным узором, напоминавшим двуглавого орла, уже попадались ему, и он знал, что Альгамбра может купить на них великолепные боевые корабли турков! Правда, такие же монеты обнаружились и у христианских пленников. Неужели и эти трое оказывали какие-то услуги сельджукам? Не венецианцы же им дали турецкое золото – они, как правило, предпочитали платить своей, более легковесной золотой монетой, в которую к тому же подмешивали изрядно меди и серебра. Немного подивившись, капитан велел пуститься в путь к родным берегам.

Удивительным было это морское путешествие. В первый же день пути случилось нечто, удивившее Сейда и ввергшее в изумление даже Железного Копта, который, казалось, вообще разучился удивляться в этой жизни чему-либо. Во время обыска сарацины велели раздеться всем, даже монашка осталась в одной длинной нижней рубашке. Но потом, когда пленникам вернули их вещи, она вдруг отказалась облачаться в монашеское одеяние и попросила капитана дать ей другую одежду. Находившийся в состоянии благодушия, капитан велел своему помощнику достать из ларей с добычей несколько женских нарядов. Принесли целый сундук с шелковыми платьями, изукрашенными золотой и серебряной вышивкой, каменьями, каждый из которых в стране, к примеру, франков, можно было обменять на хорошую лошадь. Однако и от щедрого подарка монашка отказалась, выбрав себе удобные шаровары из тонкой шерстяной ткани и шафрановой окраски простое индийское сари из хлопка. Взяла лишь один шелковый платок, самый простой, которым повязала волосы. Оделась прямо на палубе, сняв и нижнюю рубашку. Она ввергла в изумление всех, начиная от матросов-сарацин, не привычных к виду обнаженного женского тела. Словно не замечая ни собственной наготы, ни сначала изумленных, а через миг уже жадных мужских взглядов вокруг, начала одеваться во всё новое. Одевшись, выпрямилась во весь рост, являя взору мужчин полную достоинства осанку и красивое лицо, на котором странным огнем, словно с вызовом, светились яркие даже при свете слепящего морского солнца глаза, пристально обводящие взглядом всех мужчин вокруг. Остановила взгляд на Сейде, и вызов этот стал особенно явным. После чего на ломаном арабском языке, тихим голосом, но очень уверенно заявила:

– Я – не монахиня!

Первым наступившую тишину нарушил капитан:

– Кто же ты, женщина?

Она отвечала, не отрывая взгляда от Сейда, который отвечал на этот взгляд... отвечал ли? Или утонул в нем, не замечая ничего вокруг?

– Я женщина... Женщина этого человека...

Капитан встрепенулся:

– Наложница?.. Рабыня?.. – и, уже обращаясь к Сейду: – Продай мне ее!