Золотая ослица - Елена Черникова

Наутро я купила билет на поезд, решив посетить бабушку.

Посетила. Возвращаясь через неделю в Москву, я ощутила каменную тяжесть на сердце и чудовищные предчувствия.

Войдя в свою комнату, я не обнаружила вещей А.

Вскоре пришла моя мусульманочка.

- Где мой А? - спрашиваю у нее, никуда не ездившей на каникулы.

- Да вот зашел как-то, когда ты была у бабушки, взял свою книгу, бумаги какие-то и ушел. Больше не заходил.

- Такого, моя дорогая, не может быть, - говорю я ей, - вспомни еще что-нибудь.

Она вспомнила, что видела А в коридоре вместе с Й.

Я почувствовала, что теряю сознание.

Сползла с лестницы, пришла к другу-учителю, рассказала о поведении вещей А, о репликах мусульманочки, о прогулке А с Й по коридору.

- Значит, стукнули ему, а он гордый, понятно. - Друг-учитель крепко затянулся беломориной.

- Я пойду, - говорю я ему, - поищу его. Надо убедиться.

Я очень быстро нашла А. Трезвый и бледно-зеленый, он сидел в компании гуляк-второкурсников. Там же томно бренчал на гитаре Й, деловито мазала паштет на бутерброды моя мусульманочка, суетились еще какие-то... Я посмотрела на А, он не увидел меня. Я кинула в него бутылку с кетчупом, попала в плечо, но он и этого не заметил. Наигрывающий на гитаре Й отобразил на лице "самое острое удовольствие в сознательной жизни". Он отстоял свое монопольное право менять предметы любви без особого согласования с предметами. Мусульманская девочка домазала бутерброды и подала мужчинам.

Я покинула конгениальный коллектив и пошла к подругам.

Первая, иностранка, пережившая столько волнующих минут с Й, уехала, оказывается, в свою заграницу делать аборт. Вторая, бывшая со мной и А на отдыхе в дивном лесу, сидела дома одна и писала дипломную работу. Я сказала ей, что до сведения А кем-то доведены подробности моих отношений с другом-учителем. Подруга напомнила мне, что предварительные угрозы были и раньше, и что задача осведомителя, наверняка, не нравственного порядка. Скорее всего, это месть. А за что месть - никто не знает, поскольку Й у нас очень загадочная азиатская натура. Не понять нам.

Я доползла до своей комнаты, легла на кровать и попыталась восстановить дыхание. Как вы помните, без А я не очень дышу.

В дверях столкнулись - мусульманочка и моя Вторая, обеспокоенная моим тихим уходом. Они вдвоем подошли ко мне и спросили, что надо сделать. Может быть, если б они промолчали, ничего не случилось бы. Но клапан открылся. Я поняла, что теперь мне лет сто не видать А, и это хуже смерти. Я закричала так, что девушки быстро побежали кто за валерьянкой, кто за холодной водой, притащили большую подушку и придавили меня, чтоб остановить истерику. Они пытались что-то говорить, успокаивать меня, но меня нельзя было успокоить, как нельзя убедить мать на похоронах сына в целесообразности его смерти. Это правомочное сравнение, уверяю вас.

Дальше не помню, провал, потом опять ночь, страх, горе, сухие слезы. Болезнь.

Через несколько дней, когда я уже могла понемногу ходить и говорить, вернулась из-за границы подруга Первая. Приходит ко мне, я сижу в постели, мы беседуем; она рассказывает про свой комфортабельный заграничный аборт. Спрашивает, давно ль я видела её ненаглядного Й.

- Недавно, - говорю. - Он рассказал моему А о моих отношениях с другом-учителем. Хоть и не знает ничего он об этих отношениях, но рассказал. Когда я уезжала к бабушке на неделю.

- Он подонок, - сделала вывод моя подруга, - хорошо, что я так быстро сделала аборт. Я не пойду за него замуж. В нашей стране и своих мерзавцев достаточно, чтоб еще импортировать.

- Ты уверена, что ты не пожалеешь? - спрашиваю я, приподнимаясь над подушкой.

- Уверена, - отвечает подруга мужественно.

Между прочим, она поступила так, как сказала. В тот же день она отправила Й в отставку, не объясняя причин. Он не понял, принялся страдать. Всё равно не понял. До сих пор страдает. Ведь так всё было хорошо придумано: он женится на влюбленной иностранке, уезжает с ней в розовую даль. В те годы, в советские, это было много и очень круто. Свою немеряную нравственную силу он предъявил в Москве, очевидно, как приданое.

И когда женщина внезапно сорвалась с его рук и исчезла без разговоров, он не понял. Неужели усомниться во всемогуществе члена? Невозможно.

Правда, он милый и наивный человек? Мне тоже иногда жаль его.

- Какое счастье, что ваша история про Й закончилась! Или не закончилась? - испуганно спросил ночной попутчик.

В троллейбусе по-прежнему было холодно и пустынно. Слово "пустынно" возникло в голове Ли внезапно, как легкий удар. Захотелось декораций.

- Да вы не переживайте; когда надо будет, я декорирую... - сказал ночной попутчик в ответ на ее мысли. - И очень вас попрошу: не затягивайте так надолго остальные буквы. Я понимаю, что ненависть так же запоминается, как и так называемая любовь, но и утомляет не меньше.

- Почитайте мне вы, - попросила Ли. - Я устала.

- У меня осталось не очень много, поэтому не расслабляйтесь. Мы уже приближаемся к вашей остановке...

* * *

...И качается на люстре.

Люстра неподвижно висит над утомленной компанией. Бражничать устали, переглядываться и спорить - тоже. Ночь. Парадис тихонько предложил Гедату покинуть территорию чужой любви. В глазах хозяйкиного жениха уже давно сквозит отвращение к гостям и словам.

Ли вдруг забеспокоилась о судьбе покинутого ею тела. Страстный прилив последней ностальгической любви к чудесным возможностям живой плоти. Оболочка по имени Гедат успела стать ею, стать е ё оболочкой, немного побеседовать с Ли о жизни да и отпустить от себя. Это произошло так неожиданно быстро, что Ли только сейчас, взлетев на люстру бесплотной сутью, поняла, что покинула Гедата навсегда. Создала его и оставила жить. И вмешаться ни во что, ни в один его сюжет, никогда не сможет. Но где, в таком случае, её собственная прежняя форма? Неплохо бы найти. Ведь она, прежняя форма, очевидно, живет сейчас где-то сама по себе, без оторвавшегося содержания Ли. Без души? Получается, да. Или не живет? Ведь именно прежняя форма, измотав себя, превратилась в Гедата, которого раньше и в помине не было на свете... Стоп! Он был. Ли вспомнила письмо от неведомой Альматры, то письмо, что хранилось в пакете с документами Гедата, на старой бумаге, с любовной песнью внутри!..

Так. Очень интересно. Если была Альматра со страстной любовью, значит, был объект любви. Значит, он уже жил. Но забыл. Гедат забыл, что уже жил. Но это нормально. Не помнить минувшей жизни - более естественно, чем помнить.

Но тогда, может быть, не Ли создала Гедата, а он создал Ли? Нет, опять не получается. Ли еще раз вспомнила солнечное утро, когда она проснулась мужчиной. В его собственной, а не в своей квартире. То есть как не в своей? Там всё было ее. Как накануне вечером. Кроме одежды в гардеробе и парфюмерии в ванной: эти предметы заботливо были мужскими. Почему-то. Да, и паспорт, и вообще все документы.