Рука в перчатке - Рекс Стаут

Мартин упрямо покачал головой:

— Нас и тут никто не услышит. Что ты хочешь обсудить?

— Ну Мартин, — укорила его Дол, — где же твоя обычная галантность? Мне хочется поговорить с тобой именно на лужайке. Может у меня быть каприз? Боже, стоит мне только захотеть, и тебя туда притащат шестеро здоровенных копов. Они меня высоко ценят с тех пор, как я нашла твои перчатки. Ни в чем мне не могут отказать. Но мне хочется, чтобы там были только мы с тобой, вдвоем.

Ей казалось, что она улыбается ему. Сердце у нее гулко билось в груди. Дол боялась только, как бы не выдать себя раньше времени, иначе ее план не сработает. Она знала, что он вполне способен повернуться и возвратиться в дом, но если ей удалась улыбка такой, какой Дол пыталась ее изобразить, он пойдет с ней… Должен. Она уверенно повернулась и двинулась вниз по склону.

Он шел за ней. Ей очень хотелось, чтобы сердце перестало так бешено биться, но, видно, ей не хватало хладнокровия. Они прошли мимо пруда, вышли к зарослям кизила. Наклонившись под ветками, пролезли на лужайку.

Дол спросила:

— Ты здесь не был с тех пор, как это случилось? — Она протянула руку. — Вот дерево, к которому привязали проволоку… вот к этому суку. А вот скамейка, которую перевернули, копы поставили ее на место. Что это? А, колышки, ими отметили, где скамейка лежала. — Она села на скамейку и вздрогнула. — Здесь, конечно, не холодно, но когда приходишь сюда с солнечного склона, кажется, что зябко и ужасно темно. Садись, Мартин. Не стой с таким видом, будто вот-вот бросишься наутек. Мне в самом деле надо с тобой поговорить.

Он опустился на краешек скамьи на другом конце, футах в четырех от Дол, и капризно произнес, тоном, который Сильвия называла фальшивым:

— Ну ладно, говори.

Дол не смогла себя заставить взглянуть на него.

«Сейчас, — думала она, — лучше на него не смотреть». Она уставилась на траву у себя под ногами и сказала, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно будничней:

— Я хочу поговорить с тобой о признании. Множество людей признается в разных проступках. Священникам признаются в грехах, больших и малых, мужьям и женам, братьям и сестрам, матерям и друзьям — в различных ошибках и обидах. Признаются по своей воле и по принуждению. Кажется, это инстинкт, и устоять против него невозможно. Ты так не думаешь?

Дол с усилием все же подняла на него глаза и увидела, что он не собирается отвечать, а затаил дыхание и неотрывно смотрит на нее. Она потупилась и продолжала:

— Конечно, в любом случае никто не признается ни в чем мало-мальски серьезном без принуждения. Священнику исповедуются, потому что хотят получить отпущение грехов. В полиции мужчины иногда признаются, чтобы их перестали бить. И так далее. Но я полагаю, что основная причина признания в том, чтобы снять с себя тяжесть вины, которая становится невыносимой и терзает душу. Впрочем, тебе это хорошо известно. Если бы здесь оказался Стив Циммерман, он объяснил бы все в терминах психологии, я так не умею. Но именно об этом я хотела с тобой поговорить. О различных причинах, вызывающих признание. Конечно, я не так глупа и не думаю, что ты признаешься только потому, что я заговорила об этом. Нет, мне кажется, потребуется веская причина.

Дол услышала его дыхание и взглянула на него. Он пытался улыбнуться. Сказал:

— Ну, лучше мне тебе признаться. А ты признайся мне. У тебя признание займет больше времени, чем у меня. — Голос его вдруг стал опять капризным. — Какого черта надо было тащить меня именно сюда, чтобы поговорить о признании? Я не священник.

— Я тебя привела сюда, чтобы назвать причину, по которой ты мне признаешься. — Теперь Дол не сводила с него глаз, а пальцы крепко вцепились в кожаную сумочку, которую она держала под мышкой. — Тебе ничего не остается делать, кроме как признаться. Есть много причин, но главная в том, что тебе не повезло. Вот это тебя и выдало. Я имею в виду, что Джэнет нашла твои перчатки.

— О чем, черт подери, ты говоришь? — Голос Мартина был груб, без сомнения, но это была не естественная грубость. В голосе слышался металл. А выражение лица выдавало его больше, чем голос. — Тебе кажется, что ты удачно шутишь? Не Джэнет нашла перчатки, их нашла ты.

Сумочка скользнула ей на колени, она открыла ее и запустила в нее руку, словно желая что-то достать оттуда. Но рука Дол так и осталась в сумке. Она проделала все это, не сводя с Мартина глаз.

— Но мне хочется рассказать, что выдало тебя, Мартин. После того, как нашла перчатки, я сняла с арбуза отпечатки пальцев. Он был весь в отпечатках Джэнет. Она спрятала перчатки. Я пошла к ней, и она призналась, что нашла их в куче мха и перегноя. В розарии. Она узнала твои перчатки и захватила их с собой, в свою комнату. Потом, когда ее отца нашли убитым и стали искать перчатки, она осмотрела найденную пару. Увидела следы от проволоки. Она не думала, что ты убил ее отца. Но она не хотела, чтобы узнали, что это твои перчатки, не хотела тебя втягивать в это дело… такими были ее слова. А кроме того, она затруднялась объяснить, почему взяла их себе, спрятала в своей комнате. — Рука Дол крепко сжала рубчатую рукоятку пистолета в сумочке. — Но вчера днем выяснилось, что перчатки куплены в субботу. Единственное место, где Джэнет могла увидеть их, это в прихожей. Они лежали в кармане твоего пиджака. Вот только ее там не было. Она в это время была в розовом саду и не могла видеть ни тебя, никого другого в прихожей. Ее признание в том, что она узнала твои перчатки, было ложью. Но объяснить, зачем она взяла их с собой в комнату, спрятала их в арбузе, можно только одним. Она в самом деле знала, что они принадлежат тебе. Ничьи больше она бы не взяла с собой, да и защищать, кроме тебя, не стала бы никого. Она знала, что перчатки твои, и был только один путь для нее узнать об этом: она видела, как ты прятал их в розарии. Когда ты занимался этим, то не знал, что Джэнет отошла в заросли орешника взглянуть на какую-то птицу? Джэнет была там. И видела, как ты наклонился и прячешь что-то в куче мха и мульчи, под розовым кустом. А когда ты ушел, она пошла посмотреть, что же там такое, и нашла перчатки.

Резким движением Дол выхватила из сумочки пистолет. И сказала, глядя Мартину в лицо:

— Смотри, Мартин. Стрелять из этой штуки я умею. Долго тренировалась. Не думай, что не решусь. Я тебе показываю его, чтобы у тебя не возник соблазн поступить со мной, как со Сторсом и Циммерманом. Если дойдет до этого, я тебя не убью, но раню. А ты, я знаю, не выносишь даже мысли о ранении. Поэтому не делай резких движений.

Мартин перевел взгляд с пистолета на ее лицо. Она привыкла видеть его глаза капризными, жалобными или насмешливыми, но теперь они стали отвратительными… как маленькие твердые галечки, спрессованные из страха и ненависти. Дол невольно содрогнулась, увидев, во что превратились глаза человека, которого, как она думала, хорошо знает. И голос у него был совсем незнакомый:

— Убери эту штуку. Убери, говорю тебе!

— Не вздумай даже пошевелиться. — Рука Дол, крепко сжимавшая пистолет, уперлась в скамейку. — Ты, кажется, собираешься вскочить и убежать, так вот знай: я буду стрелять. — Она заставила себя смотреть в его невыносимо противные глаза. — Закончу с Джэнет и перчатками. Не знаю, понял ты или нет, что их взяли из розария. Ты и близко к нему не подходил, думал, что если их найдут, то объяснишь, что они у тебя пропали из пиджака. Это было безопасней, чем искать их и пытаться от них избавиться. Ты был удивлен и расстроен, когда их нашли в арбузе. Я смотрела на тебя, когда ты услышал эту новость. Но я помню, как хорошо ты справился с собой. Поэтому и приняла меры предосторожности. Только пошевелись, и я нажму на спуск. Что касается Джэнет, то в субботу она уже знала, что ты убил ее отца. Она ведь видела, как ты прячешь перчатки. Я не хочу разбираться в ее чувствах, но ясно, что она от тебя без ума. Бог знает почему. Может, она не верит в отмщение, а может, просто жертвует дочерней любовью ради другой любви. Или рассчитывает в будущем бросить на весы свой рассказ, как она спасла тебя.