Московит - Борис Давыдов

«Доченька, ты все поняла, надеюсь? А то как-то неловко говорить напрямую при московитской княжне…»

Агнешка, покраснев, потупилась, и у отца, хоть и гордого (хорошо воспитали дочку, такая скромница!), заныло сердце: о, Матка Боска, совсем еще ребенок… Ей бы в куклы играть, а не к мужу в постель ложиться… Но пересилил себя, вспомнив: так уж заведено, таков закон Божий и природы.

– Значит, пан первый советник просил за бунтарей и изменников? – переспросила дочь каким-то странным, напряженным голосом, с явным волнением, которое княжеский управитель приписал пережитому испугу.

Сияющий образ благородного рыцаря, созданный Агнешкой, неотступно стоял перед ее мысленным взором, становясь лишь еще более прекрасным. Не только храбр и учтив, но еще и добр, великодушен, милостив к падшим… О, Богородица, Пречистая Дева, сжалься, уйми этот жар на лице и в лоне! Отец же сейчас обо всем догадается, стыд-то какой… А что сказать Тадику, как в глаза ему посмотреть?! Святые угодники…

– Да, это была его идея… Признаться, странная… но, может, все обойдется к лучшему. Во всяком случае, не нам обсуждать волю его княжьей мосьци! Раз он решил – значит, так надо.

– Пан управитель совершенно прав, – кивнула княжна Милославская, тоже как-то странно глядя на Агнешку. Наверное, сочувствовала, видя переживания девушки. – Пресветлый князь здесь главный, ему и решать!

Пан Адам вежливо поклонился, вновь дивясь в душе, насколько безгранична женская глупость. Ну, вот что, спрашивается, взбрело в голову дорогой женушке?! Понятно, перепугалась, услышав про бунт, наверняка представила страшные картины резни… Но потом-то, когда, слава Езусу, все благополучно разрешилось! Со слезами стала требовать, чтобы Агнешку немедленно пересадили в их возок: ничего, мол, что будет тесно, главное – доченьке перестанет грозить опасность. Ишь, чего выдумала! Опасность – и от кого? От московитской княжны, хрупкой девицы! Зарежет она, что ли, Агнешку? Или перетянет в свою схизматскую веру за считаные дни пути? Какая чушь! И потом, как это будет выглядеть – нарушить приказ ясновельможной княгини! Ведь сама Гризельда ясно велела: Агнешка должна неотлучно находиться при особе московитки… Значит, так тому и быть. Господская воля.

Объяснил это – с величайшим терпением, четко и понятно. До последней хлопки бы дошло! А женушка лишь пуще в слезы ударилась: никто ее не хочет понять, даже собственный муж! Никто не верит! Любимой единственной доченьке грозит страшная беда, а родной отец… Изверг бесчувственный! Деспот! Тиран с каменным сердцем! Ну и так далее, и тому подобное…

Ошарашенный, сбитый с толку, а заодно и разозленный пан Адам даже прикрикнул на супругу, топнув ногою, чем настолько ее перепугал, что она вмиг умолкла, опасливо забившись в самый угол возка. После чего на всякий случай решил довести до конца начатое дело: проведать дочку, сообщить ей радостную весть, касающуюся пана Тадеуша, исполнив заодно роль свата… А также приглядеться как следует к этой странной княжне из Московии. Бабская глупость – это бабская глупость, конечно… но ведь у него сердце все-таки не каменное! И дочка всего одна… Да будь хоть дюжина, неужели любил бы меньше?!

Московитка произвела самое приятное впечатление. Держалась немного скованно, но вежливо, с достоинством. Своего превосходства (из знатного княжеского рода как-никак!) не показывала, даже всячески демонстрировала уважение к отцу «милой панны, с которой я, благодарение Богу, подружилась». И лицом, и манерами так хороша… Пан Адам был просто очарован.

– Нет слов, чтобы описать, как приятно мне общество ясновельможной княжны, однако же вынужден его лишиться, – заторопился он, услышав пронзительные звуки сигнального горна. – Снова трогаемся в путь… Но ежели на следующей остановке княжна соизволит навестить нас с супругою и разделит скромную нашу трапезу, буду безмерно счастлив и горд!

– Непременно, и почту за большую радость… – кивнула московитка, одарив управителя такой чарующей улыбкой, что он вдруг почувствовал себя пылким двадцатилетним шляхтичем, переполненным жизненной силой.

«Был бы мусульманским ханом – забрал бы ее в гарем… Непременно… Тьфу!!! Прости, Господи, меня, грешного!»

Откланявшись, пан Краливский поспешил к своему возку. Даже не подозревая, что вот теперь его обожаемой Агнуське точно стала грозить опасность. И немалая.

Это была красивая пара, но при одном взгляде на нее можно было догадаться: между мужчиной и женщиной пробежала черная кошка. И для этого вовсе не требовалось иметь семь пядей во лбу.

Кавалер – высокий, видный мужчина лет тридцати, с холеным породистым лицом и тонкими закрученными усами – вел себя, как напроказивший кот, забравшийся в хозяйскую кладовую. На это указывало все: и его взгляд, заискивающе-настороженный, и такой же тон, и робость, сочетавшаяся с высокомерной раздражительностью. Дама же, совсем еще молодая, с нежным красивым личиком, которое был бы рад запечатлеть на холсте любой, даже самый знаменитый художник, судя по всему, пребывала во взвинченном состоянии. Причем настолько, что лишь воспитание и хорошие манеры удерживали ее от безобразного скандала.

Пожилой корчмарь, видевший на своем веку великое множество проезжавших, безропотно выслушал приказ пана: отвести ему с супругою самую лучшую комнату, какая только сыщется в этой жалкой дыре. И немедля подать самый лучший ужин. Само собой, с вином, которое также должно быть достойно его «крулевны». И упаси Матка Боска, если пища и питье не понравятся!

– Ты, схизматик, узнаешь тогда, как тяжела рука подстаросты Чигиринского! – с вызовом воскликнул пан. – Давай, шевелись! Не каждый день тебе такую честь оказывают…

Корчмарь, пряча в седых усах ухмылку, с поклоном повел гостей осматривать единственную комнату. И старательно изобразил сожаление, испуг, раскаяние, терпеливо выслушав потоки брани и проклятий, выплеснутых на его голову разозленным паном, назвавшимся Данилом Чаплинским. Мол, в такой жалкой клетушке даже хлоп побрезгует заночевать, а ее предлагают благородной шляхте!

– Звиняйте, пышный пане… звиняйте… С дорогой душой бы, да других комнат нету!

Шляхтич, на мгновение умолкнув, буквально сверлил корчмаря негодующим взором. Видимо, переводил дух перед новой порцией ругани.

– Ах, оставьте, пане Данило! – вдруг с еле скрытым раздражением произнесла красавица. Теплоты в ее голосе было не больше, чем в ключевой воде, от которой ломит зубы. – Какая ни есть, выбирать не из чего! А я смертельно устала.

Чаплинский, осекшись, тут же угодливо склонил голову:

– Как будет угодно моей крулевне… – И, повернувшись к корчмарю, рявкнул: – Благодари судьбу! А теперь живо, бегом – накрывай на стол! И помни – все самое лучшее!

«Деньги-то у пана есть?» – вертелся на языке корчмаря ехидный вопрос. Но он промолчал. Не надо искушать судьбу… Казаки Хмельницкого еще далеко, а паны – вот они, рядом… Хоть и бегут, спасая свои шкуры, а пока еще в силе.

Жаль пани: такая красавица, а дураку в жены досталась!