Антисталинская подлость - Гровер Ферр

В 1957 году ни один из членов «антипартийной группы» не опротестовал совершенный Жуковым подлог. Из чего можно заключить: ни Маленков, ни Молотов, ни Каганович не имели доступ к архивным источникам, несмотря даже на то, что все они были членами Президиума ЦК КПСС. Возможно, сам маршал Жуков и не помышлял о том, что зачитывает текст подложного документа. Но для хрущевских «дознавателей» такие манипуляции не составляли секрета: ведь письмо Якира получено было именно от них. С другой стороны, они не осмелились бы сделать ни шагу без ведома Хрущева. Следовательно, он тоже был в курсе махинаций с письмом Якира.

По тем же причинам нельзя верить ни одному из «реабилитационных» решений, на основании которых многие из репрессированных членов партии были объявлены невиновными. Что также верно и в отношении других материалов, подготовленных специально для Хрущева.

Среди таких документов — справки I спецотдела МВД СССР, подписанные неким «полковником Павловым». В относительно недавней работе Олега Хлевнюка справки представлены «главным источником наших знаний о масштабах репрессий».[322]В павловских документах приводятся сведения, позволяющие оценить количество арестованных, осужденных и расстрелянных в 1930-е годы.[323]Но поскольку справки готовились для нужд Хрущева, нет никакой уверенности в досто][198верности представленных там сведений. Может, Хрущев был заинтересован в преувеличении — или для данного конкретного случая, наоборот, преуменьшении — числа репрессированных? Или сам Павлов (как потом Поспелов) полагал, что цифры следует подогнать под те или иные значения? Имея в виду жульнический характер всех других подготовленных для Хрущева материалов, нет оснований уповать и на точность павловских справок.

Если говорить об исторической науке, то практически все исследования, посвященные Сталину и его эпохе и опубликованные за последние полвека, так или иначе опираются на советские публикации хрущевского времени.[324]В число таких работ входят многие или даже большинство неэмигрантских источников, обильно процитированных в сочинениях Роберта Конквеста, в том числе в его увесистом «Большом терроре». Другой пример: в знаменитой биографии Бухарина, написанной Стивеном Коэном,[325]все свидетельства последней главы книги, где речь идет о 1930-х годах, почерпнуты из источников хрущевского периода и иногда из самого «закрытого доклада»; тем самым почти каждое утверждение автора оказывается ложным. Ни одно из исследований такого рода нельзя считать научно состоятельным, если нет возможности проделать независимую проверку всех содержащихся там утверждений.

В равной степени сказанное относится и к первичным источникам: Хрущев и его ближайшие соратники самым бесчестным образом использовали их в речах и деловой переписке. Поэтому без ознакомления с подлинниками документов и текстами без купюр невозможно сказать, насколько добросовестно они процитированы самим Хрущевым и авторами книг и статей, издававшихся в годы т. н. «оттепели».

Политические последствия

«Закрытый доклад» поверг мировое коммунистическое движение в кризис. Но в ответ появился контрдовод, согласно которому XX съезд был необходим для оздоровления как ][199 коммунистического движения, так и советского общества. Необходимо предать огласке наиболее мрачные страницы прошлого, о которых почти ничего не знали зарубежные компартии и кое-кто в СССР; смертельно опасную раковую опухоль нужно было безжалостно вырезать с тела мирового коммунистического движения так, чтобы, выздоровев, с новыми силами идти к заветной цели.

В последующие годы стало еще заметнее, что СССР приближается не к бесклассовому обществу, а, скорее, идет в противоположном направлении. Многие остались преданными движению с Советским Союзом во главе, сохраняя веру в чистоту коммунистических идеалов. Миллионы людей во всем мире надеялись и верили, что общество, которое понесло такие потери, затем назвало по имени и вынесло суровый приговор совершенным преступлениям, как о том не раз говорил Хрущев, обладает сплоченностью и достаточной силой духа, чтобы исправиться и, не считаясь с любыми крутыми поворотами, если те окажутся необходимыми, идти вперед к светлому коммунистическому Завтра.

Представления такого рода больше не вызывают доверия.

Как теперь понятно, Хрущев и не помышлял «править кораблем коммунизма». Такое ничем не стесненное надругательство над правдой, как его «закрытый доклад», несовместимо ни с марксизмом, ни с какими бы то ни было высокими побуждениями. Никакие созидательные, демократические и свободолюбивые принципы не могут зиждиться на лжи. Вместо попыток возродить коммунистическое движение и партию большевиков, отклонившихся от истинного курса из-за досадных ошибок, Хрущев приступил к их уничтожению.

Он сорвал с себя маску честного коммуниста и предстал в обличии политического горе-руководителя, алчущего личных выгод, скрывающего за непроницаемой миной официального лица свою лживую натуру и отсутствие высоких нравственных идеалов,— т. е. человека такого типа, который хорошо известен в капиталистических странах. Принимая во внимание убийство Берии и его «банды» в 1953 году, Хрущев предстал в еще более неприглядном свете, а именно — как политический головорез. В действительности он сам был виновен в преступлениях, в которых облыжно обвинил Сталина в речи на XX съезде.][200

Но мошенническая природа хрущевского доклада заставляет пересмотреть взгляды и на тех «сталинистов», которые пытались и не смогли убрать Хрущева из руководства в 1957 году и кого он сам выдворил из ЦК, а затем из партии. Несмотря на все свои промахи и прегрешения, будучи глубокими стариками, Молотов и Каганович предстают в беседах с Феликсом Чуевым людьми, беззаветно преданными Ленину, Сталину и коммунистическим идеалам. По иронии судьбы Молотов предсказывал ниспровержение социализма прокапиталистическими силами внутри КПСС, когда в 1980-е годы сам активно добивался восстановления в Коммунистической партии.

Тем не менее поддержка основных положений хрущевской критики Сталина Молотовым и Кагановичем наводит на мысль, что у каждого из них были свои сомнения в правильности политики 1930—40-х и начала 1950-х годов. В той или иной степени оба они разделяли взгляды Хрущева. К тому же обстоятельства проведения репрессий 1930-х годов им не были известны в полном объеме, и, застигнутые врасплох, они не смогли дать отповедь тому, что Хрущев и его присные наговаривали на них, пока, наконец, не стало слишком поздно.