Русский вечер - Нина Матвеевна Соротокина

— Ну! — строго крикнула мать.

— Что — ну? Сократ или Платон — не помню, да все одно, умные мужики были, — на вопрос, надо ли жениться отвечали: «Как бы ты ни поступил, все равно будешь жалеть».

— Гоша, не умничай. Как она тебе показалась?

— А никак. Не верю я в эту любовь. Мы, Полозовы, всегда влюблялись в крупных, — дядя Гоша вскинул красную руку, — в эдаких значительных женщин. А это что? Она нам породу испортит. Нарожает карапузов — от горшка два вершка.

Мать осуждающе кашлянула, покосившись на Костю.

— Да ладно тебе. Парню скоро восемнадцать. И рост у него дай бог каждому. Коська, какой у тебя рост?

— Метр восемьдесят пять, — буркнул Костя и склонился над чашкой.

— Все это вздор, Гоша, — мать повысила голос. — Стыдно слушать, что ты бормочешь. Дело не в том, какой у нее рост, а в том, что она ему не пара. Я мать, я точно чувствую, что она чужая. Другая среда, другие привычки. Не понимаю, что Боря в ней нашел. Он натура увлекающаяся, чуткая, а она все молчит. Спросишь — ответит, не спросишь — будет молчать целый час. Я с ней не в контакте, понимаешь?

— А мне она нравится, — сказала вдруг Ленская. — Я, правда, тоже с ней двух слов не сказала, но… есть в ней какая-то хрупкость, какие-то признаки дворянского вырождения…

— Какого еще вырождения — Под дядей Гошей возмущенно заскрипел стул. — У нее мать портниха, а деды и прадеды у этих дворян коней пасли. Надо же такое придумать!

— И все-таки в ней есть какая-то прозрачность, — упорствовала тетка. — И эти глаза… Она похожа на японку. И не только внешне — тихая, спокойная, вежливая. Она очень хорошо воспитана.

— Тихая… А кому она нужна — тихая-то? Моя бабка в таких случаях говорила: «Что нам ее — доить?»

— Гоша!

— Да ладно, что вы как институтки. Вы вот о чем подумайте, — прохрипел дядя Гоша. — У нашей японки отец умер, когда ей и двух не было. А отчего умер? Борька говорил — от туберкулеза. Это каким хиляком надо быть, чтобы в наше время при пенициллине и все такое загнуться от чахотки? Отсюда и хрупкость, и, как ты говоришь, черты дворянского вырождения. А гены свое дело знают. Я говорю, она нам породу испортит. Вот о чем думать надо.

Мать шумно вздохнула и опала, всем своим видом показывая, что Гоша несет несусветную чушь.

— Еще не хватало, чтобы я своему сыну сказала: «Брось эту девушку, потому что она сирота с плохим здоровьем». Гоша, ты ненормальный. Только это и оправдывает тебя. Теперь помолчи и послушай. Дело в том, что Борис хочет жениться немедленно. Я знаю, правда, не от него, что они уже заявление в загс отнесли.

— Уже? — шепотом спросил Костя, и было в этом «уже» столько отчаяния, что все повернули к нему головы с удивленным и настороженным вниманием.

— Костя, тебе пора спать… или телевизор посмотри, — скороговоркой произнесла мать и отвернулась. — Так вот… Боре еще учиться два года. Жить с нами он отказывается категорически. Спрашивается — на что они будут жить?

— Поможем, — отозвалась всегда готовая к этой деятельности Ленская.

— Не «поможем», а возьмем на содержание на многие годы. Но я на все согласна. В конце концов, не мне решать. Я только хочу отодвинуть этот брак хотя бы на год. Куда им торопиться? Она тоже студентка. А если ребенок?

— Где она учится, японка-то наша? Плесни, Зоенька, погорячее. Дома, что ли, будет строить?

— Какие дома? Она учится в каком-то швейном техникуме. Будет шить плюшевых зайцев и моделировать детские распашонки. В общем, портниха. Как мать. И хоть бы прописка у нее была московская. Так нет, живет где-то на куличках… где-то…

— В Кирсановке, — подсказал Костя.

— Ты еще здесь? Неужели ты не понимаешь, что это все не для твоих ушей?

Костя покраснел, веснушки лилово загорелись на переносье.

— Прости меня, мама, но эти ваши митро… матрина… разговоры…

— Бракообеспокоенные, ты хочешь сказать, — благодушно подсказал дядя Гоша.

— Эти ваши матримониальные разговоры, — выговорил наконец Костя, — сплошная бредятина. Вы тут про Надиного отца говорили… Но ведь все знают, что наш дед совсем молодым от инфаркта помер, — тогда это называлось разрыв сердца. А баба Клава… «Такие муки на старости лет. И откуда берется белокровие?» — говорила ведь, мам? А у дяди Гоши астма. Вас послушать, так и меня никто не должен в мужья брать. Кому я с такими родственниками нужен? Я кому хочешь породу испорчу.

Дядя Гоша обиженно засопел, а мать поджала губы, мол, поймал на слове, но взрослая уверенность взрослого в своей правоте взяла верх.

— Иди спать, Костя, — сказала она со вздохом, — наверное, мы наговорили много глупостей, но меня очень волнует Борина судьба. Когда-нибудь ты это поймешь.

— Можно подумать, что я мечтаю об этой женитьбе, — Костя неожиданно для себя всхлипнул, — но нельзя же так!

Он хотел сказать, что Надя замечательная, что Борька, со всеми его талантами, не стоит одной Надиной улыбки, но только взъерошил пятерней волосы и выбежал из кухни.

Костя уже лежал в кровати, когда пришел отец, и опять повторилось все сначала. Дядя Гоша бубнил: «Маленькая, худенькая, не верю я в эту любовь», Ленская журчала: «А мне она нравится. Рано им жениться — это другое дело. Может, им у меня жить?» Про чахотку и дворянское вырождение больше не сказали ни слова. Костя знал, что и тетка, и дядя Гоша робеют перед отцом, стесняясь его высокого положения, молчаливой важности в разговоре и еще чего-то такого, что дядя Гоша определял словом «чистюля», подразумевая под этим ухоженный отцовский вид и строгую категоричность высказываний.

— Кирсановка, говоришь? И что Кирсановка?

— Она с матерью в однокомнатной квартире живет. Если бы в Москве, мы бы Борьку туда прописали и стали хлопотать о квартире. А так что? Боря только московскую прописку потеряет.

— Да, куда ни кинь… Ничего, навалимся всем скопом, и… Борьку мы так не отдадим.

— Знаешь, Гоша, у моей сослуживицы тоже вот так на парня навалилась, а он газ на кухне открыл и на пол лег…

— Это каким же хиляком надо быть, чтобы из-за женитьбы… Ты, Ленская, иногда брякнешь! Наш Борка не такой. Ему здравого смысла не занимать. Я его лучше вас всех знаю. Чувствую, не он затеял эту женитьбу, не он.

Потом все долго молчали и говорила одна мать, тихо, грустно.

— Вот и жизнь прошла. Борька женится. Надо же… А меня куда? На слом? Внуков нянчить? Я