От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - Ян Эмильевич Пробштейн

отмерено время, где детство,радость и ужас, подсчитаны, как шарики в игре.Свыше того, что можно вытерпеть, 10 пальцев.Каждое слово подсчитано. Прилет птицили новые листья подсчитаны.На 10 пальцахцветущие персики в саду,каждый цветок подсчитан и назван.Детский голосокс голодом голубей, –‘10 000’.2Урок речи, быть может.Схва –ченный камень.Теньканье в тишине.Мы слышали его.Часть человекаизношена в его ясности.Это стихотворение,как кожа обтягивает его черное тело(белоепри свете дня).Ночной звук.Он не противдаже хаоса.Птицаявиласьзакричалабудит его.Онсмакует радость гибкого языка.Оставленнаяна произвол собственных приемов,речь отданарыбе в воде(в молчании, речь)змее у шоссе(шуршанье в сухойземле).Решения, часть его,пока мы учим егодомашнему обиходу,предметам,вкусу молокаи возвращеньюгрудных сосцов,которые ищет разум.СловноЧеловек отменил все, что сказал бы,не уверен, хранит простоту, прямотуи непосредственность, лижет камни,чтобы улучшить их цвет. Не впервые; словноЕго Жена прокляла его слова,из которых изошел новый звук,прокляла длинное стекло зеркала,на котором он мог бы прилечь.Как научитьдаже мальчикадомашней утвари.Красные лакированныецветы – персидская симметрия –в медном носике кувшина.Или блюдо с конфетами,золото с парящей птицей,зеленый и синий лак.Оба в этом доме.Ему купили игрушечный саксофонкак предмет обихода.Урок речи,быть может. Стремительный языкмужества.Читал Данте без слов.(По Доре.)Я сейчас пытаюсь припомнить,что я думал об аде.Головка,склоненная над большими страницами.А сейчаспозаимствовал ужасные деревьяивсю образность Данте.Его утверждение:что он не придумал Беатриче.Он ничегоне придумывал.Склонен вернуть разорванные листыи потрескавшуюся коруих ранам.Как научитьвазам, книгам, огню,магической саламандре,когда у ребенка могли застрять звукив его взрослеющем горле.Когдау немцев мы выбрали проститутку,чтобы набить ее утробу пулями.Когдамы подбрасывали монетки.(вспышка в воздухе)перед тем, как располосовать брюхо мужчины.Когдау нас хватило мужества стоять на морозеи мочиться на автомат, чтобы оноттаял. «Завтра, –говорит ребенок, – отвези меня к морю».Лодочник говорит:«Хороший улов.Работа целого дняи хорошо сделана».Звуквнахлёст на кромках.Рукана ртути.Мужчинавозвращается каждый день с плодами труда.Как научитьпроцессунеозвученного хаосаили вору речи.Изо ртавыпал камень.Мы закладываем памятник.Невысказанный и неопределенный.Времязачинать алфавит.Урок:(еслирот зацветет)столь точны словаагониихаосарадости,что нам не надобояться, что котвысосет дыханье ребенка.Словакак хлеб наш насущный.Словастоль верныечто если их украдутони позовут:как будто (слово заорало, застряв в окне,«Хлебный Бандит», первый возлюбленный,ветер, рождающийся на Востоке,утренняя змея,быстрый раскрывающийся светна теле, и этот муж,памятник деяньям людей,висит сейчас окровавленный,висит здесь между утрами,между этими деяньями,оцепеневшеногий, как цапля,Слушай.3Я попросил человека обратиться к поэзии.Он сказал: «В ней нет радости».Я не был уверен в этих звукахи не мог достучаться до него наперекор хаосу.По ту сторону чистого звука поёт лодочник,как звезда на нашем небосводе.Он склоняется к путешествию во внешний мир.Я сказал: есть радость в этом образе:10 000 цветков на одном дереве в садупересчитаны и названы. Мерой детствабыло сколько деревьев стояли, сияя и белея,стояли оголенные под дождем, нагие и мокрые.И радость на маленьком личике отражалабелую поверхность деревьев.Радостно было вгрызаться в землю, как скорпион.Кровь насекомого превратилась в человека или ребенка-бога.Личику показали бриллиантлибо лист, вывернутый на ветру. Головка ребенкавертится. Сломанная веткана темной мокрой траве.Я сказал:Моей эмблемой стало дерево. Стояло,возвышаясь, и могло как сгибаться, так и распрямляться. Скакалпо холмам Нью-Гемпшира великий охотник.Уловленные льдом, жесты деревьеввывернутые внутрь.Это – жест. Слова застылитам – часть леса.«Я, поэт», – сказал мужчина, и ребенокбыл мерой его успеха.Я сказал:Земля была заболочена. Гнильубивала молодые сосны. Гнильпитала звездные цветы. Белый покровмоего детства, как собрание звезд.Белое гниенье в лесу.Слова, убитые там в цветущем рту,неисчислимы. Свет тела изгибается над нами,из пытки звериной. Голова Данте.Слово превращается в звездуили в образ звездыили в звездное пламя в чреслах.Голова ребенка изгибается в ночи,как змея.«Спокойной ночи.Твой саксофон у твоей кровати.Подумай о скворцах и острых и быстрых их звуках.Спокойной ночи».Ларсу Баласу

1959 Ян Пробштейн

Из «Стихов с мотыльками»

посвящается Х. Д.

Буквалисткорень и зеркалорастеньяформа егои сила знакомойрадужкойсвет растревоженсамшитом листьясияярозмаринзелен, не распускаясь(слишком почва сыра)глазом подхваченпочти напевмотылек в роялепри которомнеколоченыйвоздух звенитпрежней неловкостью чувстврастревожен (миссис Арпан,женой морякаБуквалистветер не движетсяникудавогнут,как в зеркале,пере –ломлениемотылёк в роялетак и будет игратьв страхе трогая крылышкамитросики внутренниеаппарата‘хозяин’, – сказал яМеждуутреннего лицаповоротов ты,вращающийсяполноценнаявнутренняя меблировкаиспещреннаядетьми тогомотылькакакгалдишьбиясь об стеклоструны чьи/играй ещеоднодругоеврассыпнуюДолжниклюбимый взяли держит мотылькатонкую, темный-металликмодельку с треугольнымхохолкомоткрытое, тайное – всёрастреплетсяветер высохдвижется дальшевнутренностьего телакрасная влагас белыми нитямикость –призрак его бедрабледно –синей кишкой сдерживая дерьмошоссеНаявутемным утром тебя взял в кольцонедосып ты наклоняешьсясмотришь с балкона как мотылекумирает в окне пронёссязамерли крыльясверху валятся кусочки воздухапростыл и ловишь себя за векислова тебе не годятсятвоя спина – зеркал твоейладонью как чашкой взят музыкальныймотыльГость за вечерним столомнаклоняясь над белойхолстиной, льющейбледный светему на лицо,мы не обездоленыпусть сияетбелая мискапозади наших слов,оставь насв костре облаковлуженые цветыи крепостиуносящиесяу нас изо ртовчем-то белымв морозный воздух,fantômesde sentiments[208]соки волшебныена наших веках,так и являетсявстречноебелого мотылька мотыльковое тельцепробирается в уголкиМедиумпо существу простая неохота язык –темнота, дружба, путы реальногоно он нереаленискомая чёткость, мечта ясно видеть,общая путаница‘ты’ изводило меня, поймавшийменя быт, вращавший домна ветру, наука любви политикапросто была не мое глянешь –и видишь всю гниль, дерьмо, проливающеесяпочти повсеместно, от безразличия, силаличного, состоящая всего в, требуя чтобы приятельочистил от тусклости мир (он и ведать не ведаеткак пуст и паршив) я спална костре на сумке с книгами – сухое крылышкобелого мотылька по сюжету мужчиназаблудился в священном лесупотому что никто еще не ходил через лес безхотя б двух друзей, по одному с каждого боку,и по-моему, во сне говорилось, что один из нихвсегда шел впереди остается признать,он не в силах дышать, из тьмы вытеклобелое крылышко, крылышко мотыльковоготельца, его нёсшее вверх, другогокрыла, язык опустошёнНезримый карандаш,по своей воле не возьмешь мед –вяную траву, дар речи забыт, самязык священный одновременно с этими словамии лестью, этим соприсутствием в зеркалах,сворачивает с улиц некоторых умовидёшь за еще одним мужчиной, что целовался с своей теньювот мотылек летит над головой к торшеру,отрывает меня от «Смерти Вергилия»,застывшей формы и немой, одна стихияприсутствует в его скитанияхбольше любой другой, водный источниккак если бы родная речка теклав эту самую комнату и из самого сердцаАтлантидаотступает от отблеска на водеобломки болтаются по течениюкуски цемента, темными улицамиохваченная башня сырыемазки весна капканом в собственнойжизни, внутренне, неугомонно курильщикистихов купаются среди руин,сползают со скал, зеленея ипросыпаясь в травах морскихтехническую часть исполняетводная арфа в такт с мотылькамиволны выносят скомканнуюгазету, полную пены, пока, снова взглянув,не увижу, как течёт вспять, опорожняясьдо чистой прозрачности, крепости,утесы в лучахАтлантидасвет ее, когда он ощутил свою гибель,неугомонный мотылек, взад и вперед,пролит стакан воды, по столурастекается океанпод отблеском на воде болтаются,по теченью, обломки именно этувозню рот примет за молоко, речнымипотоками охвачены книги,пепельницы, желтое яблоко и гранатвот паутинка падает, клейкая, держасьза лоб искупавшись в явномнасилии, залог этой интимностион наклонился над своими стихами из головыу него выпал кусочек крови ошеломительнобой часов, неугомонный мотылек, счастьеи эта привычка к свету душа унылаяблуждает по духу лишь образом своимобраз сей входит в призрачные чу вства‹…›Переводчик: Повестьвначале вода в бассейне просыпаясь держу ее вруках обруч холодного утреннего воздухавчерашняя кофейная ложечка прилипла к сушилкепод ней чёткий отпечаток коричневого мотылька, из сахара,сливок, кофе с цикорием и мексиканской ложечки с бело –голубой эмальюПепельница переполнена надо высыпать перед тем как засестьза тот перевод: понесся Аттис к лесистым пастбищамткущих из золота, мрачному месту, где, словнов мозг ужален пчелой, достал он кремнёвый нож и прочьот него полетело бремя члена и яиц, и вот,ощутив избавление членов ее от мужского достоинства, ещепока почву