Мухи - Максим Кабир

У Ромы перехватило дыхание.

Чудовище оскалило длинные зубы и метнулось вперед, словно спринтер. В мгновение ока оказалось возле ошарашенного парня. Сбило на паркет и накрыло собой.

Воздух вышел из легких. Рома захрипел под мертвецом. Казалось, на него упала груда хвороста или ветошь. Но руки заложного были невероятно сильны. Кисти, как пауки, скользнули к горлу. Ноздри закупорила вонь. Рома трепыхался, захваченный врасплох, а пальцы уже сдавливали шею. Ногти впились в кадык.

Мертвец ликовал. Нижняя челюсть, скрепленная с черепом волокнами, сочилась белесой, будто сперма, слюной. Глаза источали ненависть. Рома чувствовал, как лопается кожа. Правое запястье было блокировано костлявым коленом, но левым, свободным, он пытался отпихнуть от себя мертвеца. Ладонь тыкалась в грудину, в тлен, плесень и мох. Он ослабевал под натиском врага.

Взор заволокло туманом. Сквозь него Рома увидел Сашу. Она всплыла за плечом упыря, за торжествующей мордой. Губы плотно сжаты, руки воздеты к потолку, и в них – бумажный мешок. Упаковка пищевой соли.

Саша обрушила ее на затылок заложного. Мешок порвался, белый поток хлынул по серой шкуре. Мертвец завопил. Рома глотал кислород и лихорадочно тер спасенную шею. Адам Садивский брыкался на полу, среди искрящихся крупинок, выгибал спину дугой. Лапы ударяли о настил.

– Сука! – рычал он. – Вшивая мерзавка! Гнида!

Рома встал, таращась на извивающийся скелет.

Саша решительно шагнула к заложному и вытряхнула остатки из пакета. На глазах Ромы соль, словно серная кислота, проедала трухлявые кости. Уничтожала тлен.

– Гнида! – выкрикнул Садивский. Его челюсть расщепилась, как жвала насекомого. На месте носа образовалась воронка. Она увеличивалась, поглощая глазницы, подобно яме, в которую ссыпается песок. Череп ввалился. Лапа конвульсивно дернулась и застыла на паркете. Рог отпал, растаял в соляной куче.

– Это тебе за Сверчка, – процедила Саша.

– Спасибо, – промолвил Рома, покачиваясь на неустойчивых ногах. – Ты была права. Права во всем.

– К сожалению. – Саша вытерла слезы. – Давай уйдем на улицу скорее. Пока не появились его дружки.

Рома трогал поцарапанный кадык. Его не отпускало ощущение, что мертвые пальцы до сих пор окольцовывают горло.

– А соль?

– Да. Само собой.

Они взяли по две упаковки. Саша насыпала соль в карманы джинсов. Покосилась на Садивского. В белых кристаллах растворялись кости и хрящи.

– Почему соль? – спросила она. – Не крест, не осиновый кол?

– Символ вечности, – вспомнил Рома. Значит, мозг опять заработал, одолел паралич. – Не портится со временем. Солью инквизиция пытала колдунов. Древний талисман от зла.

Он бубнил и заслонял собой останки медиума. Чтобы Саша не заметила трупик котенка в прахе.

– Готова?

– Да.

Он поцеловал ее в губы, первым вышел за дверь. Подъезд урчал, как голодное чрево. Саша шагала по пятам.

«Дедушка, – подумал Рома. – Боже мой, дедушка в этом взбесившемся доме!»

Он посмотрел на тамбур, ведущий к первой квартире. Беззащитный дед в своем инвалидном кресле. Не дом ли обездвижил его? А как насчет других жильцов? Где сейчас Инна? Мертва, как тетя Света? Или спит, ни о чем не подозревая?

Гром шарахнул, молнии полоснули за подъездным окном.

Они спустились в вестибюль. Фиолетовая дверь была открыта. Дождинки прыгали по мозаике «Salve». Рома снял дождевик и передал спутнице.

– Надень.

Она повиновалась, но, когда посмотрела на Рому из-под капюшона, ее глаза расширились:

– Что такое? Ты что замыслил?

Рома топтался у выхода в омытый дождем мир.

– Убегай, – сказал он, – беги до Речного.

– А ты?

– Я проверю, как там дедушка.

– Нет! – Она замотала головой. – Ты не сумеешь его вывезти!

– Мне надо убедиться, что он в порядке. Гляну одним глазком и догоню тебя.

– Не бросай меня, – взмолилась она.

– Нет, солнышко, нет. Я тебя никогда не брошу. – Он улыбнулся и обнял ее. Хрупкую, прекрасную. Самую любимую. – Встретимся у гаражей. Под навесом.

– Только попробуй опоздать, – пригрозила она.

Ветер выл из подвала, из щелей, из квартир. Рома мягко отстранился. Вручил Саше фонарик.

– Беги со всех ног.

– Не забудь про соль, – кивнула она на пакеты.

И выбежала из портика. Ветер боднул в плечо. Она пошатнулась и двинулась по топи. Маленькая фигурка в дожде.

Рома скрипнул зубами. И бросился в обратную сторону. Нашарил ключи. Тамбур был обманчиво спокоен.

Он отворил дверь. Свет горел в коридоре и на кухне. Рома двинулся мимо книжных стеллажей.

– Деда! Это я, деда.

За углом он напоролся на коляску.

Дурные предчувствия кольнули сердце.

Он быстро зашагал в гостиную, в спальню.

– Де…

Дед спал, укрывшись с головой одеялом. Безмятежный холмик на кровати. Молнии освещали комнату, бесчисленные тома и стопки распечаток.

«Слава богу», – выдохнул внук. Развернулся, чтобы уйти.

«Стоп! – в душу закралось подозрение. – Но как кресло очутилось на кухне?»

Он медленно подошел к кровати. Нагнулся. Перестал дышать. Он подцепил плотно натянутое одеяло. Осторожно потянул, оголяя седые патлы и желтый профиль. Мертвая старуха вперила в него черный зрачок с красной радужкой. Противно хихикнула. Ледяные руки схватили сзади. Рома закричал.

Крик Саша услышала на условной границе двора. Она спряталась там за деревьями, вопреки наставлениям Ромы. Наблюдала издалека. Дом хотел, чтобы она слышала, и гром с ветром не стали помехой. Вопль ее любимого человека, полный ужаса и страданий.

Пакеты соли намокали под ливнем. Капли барабанили по дождевику. Молнии вспыхивали, но ничего не освещали вне территории вокруг трехэтажного бурого здания. Словно все исчезло. И Речной, и Шестин, и шоссе. Во вселенной хищных электрических разрядов был только «убогий дом» над гноищем.

Он приглашал ее вернуться. Разделить участь многих несчастных, пропавших под его крышей.

Саша старалась думать о чем-то нормальном. О вещах из прошлой жизни. О Ксене, роллах «Филадельфия», Илье Лагутенко, как он мяукает со сцены. О бархатных сиденьях в кинотеатре, о байдарках, еще о новогодних салютах, о днях рождения, об учебе. Но дом вытеснял мысли. В голове кишели тени, копошились мертвецы.

Рома кричал истошно.

– Уходи оттуда, – прошептала Саша.