Игрушка Двуликого - Василий Горъ

В спину бьет чей-то истошный крик «Стой! Куда?! Сейчас рухнет крыша!» – но не задевает: слышать я его, конечно, слышу, однако смысла не понимаю.

Пламя встречает меня, как родного – огненные языки сначала расступаются в стороны, показывая, куда идти, затем подхватывают под руки и дружески толкают в спину, словно говоря: «Иди уже! Мы тебя заждались…»

Иду. Вернее, бегу: подныриваю под горящее бревно, одним концом упирающееся в стену, а другим – в пол, огибаю перевернутый стол, пылающие ножки которого похожи на четыре факела, добираюсь до кровати мамы, открываю глаза…

…Открываю глаза и теряю дар речи: в щель под дверью затекает ручеек огня! Самый настоящий – краешком коснувшись валяющейся на полу переметной сумки, он в мгновение ока перепрыгивает на шнуровку, пробегает до горловины и с наслаждением набрасывается на полотняный мешочек с травами.

Зажмуриваюсь, трясу тяжелой, как полная бочка для омовений, головой и вдруг ощущаю во рту знакомый привкус настойки хаталвара[193]. Вскакиваю, точнее, с трудом перекатываюсь на край кровати, кое-как сажусь, тянусь рукой за кувшином с вином, подношу его к губам и чувствую ту самую кислинку, которая появляется в вине через несколько часов после смешивания с этой дрянью.

В этот момент приходит БОЛЬ – один добела раскаленный шкворень пронзает виски, а второй вонзается в затылок и выходит наружу из середины лба.

«Перестарался…» – мелькает где-то на краю сознания, а затем я вдруг понимаю, что смесь, которую я держу в руке, готовил не Арл и что я ВООБЩЕ не в Храме!

Слова фразы, дарующей Благословение Двуликого, вырываются наружу сами собой, мир ненадолго замирает… и обрушивает на меня запахи и звуки: вонь сгорающей переметной сумки, чад плавящейся сосновой смолы, тошнотворный смрад от костей, жженных на растительном масле; звон стали, тупые хлопки арбалетов, воинственные вопли сражающихся; мычание и ржание перепуганной живности, треск сгорающей кровли и многое, многое другое.

– Мэй!!! – громким шепотом зову я и скриплю зубами: в отличие от меня, лишь пригубившего вина, жена пила: уговорила целый кубок перед тем как лечь и еще полтора после того, как мы угомонились.

Вот и спит. Вернее, в беспамятстве – на лице капельки пота, губы – белые, отдающие в синеву, дыхание – чуть учащенное и похоже на хрип. Будить бесполезно – она в плену грез, вызванных хаталваром, и не вынырнет из них до тех пор, пока не закончится его действие.

Грязно поминаю родственников того, кто намешал нам в вино эту дрянь, пристально осматриваю дверь, вскидываю взгляд к потолку, затем перевожу его на ставни, между которыми видно зарево, и вскакиваю с кровати. Сначала – к ночной вазе: справить нужду. Затем к сундуку с вещами: выпрыгивать во двор голышом и с оружием можно, но не стоит – перекрытия еще не трещат, время позволяет, значит, врага я встречу во всеоружии и не мучаясь желанием облегчиться.

Натягиваю шоссы, набрасываю нагрудник на голое тело, поверх него – перевязь с метательными ножами, вдеваю руки в наручи, подгоняю все ремни, затем аккуратно наматываю портянки, обуваюсь и скручиваю корпус вправо-влево. Ничего не давит и не болтается. Впрочем, и не должно – уж чему-чему, а одеваться очень быстро и правильно подгонять ремни я умею уже давно.

С улицы доносится чей-то истошный крик. Затем – вой. Кривлю губы в усмешке – скорее всего, это один из нападавших, ибо хейсары умирают, как мужчины. Затягиваю пояс, поудобнее передвигаю чекан, прыгаю к двери, проверяю засов, хватаю посох, а через пару-тройку ударов сердца прислоняю его около окна: все, готов, можно начинать.

Тянусь пальцами к засову на ставнях и сглатываю: к горлу подкатывает легкая тошнота – первый признак того, что я пользуюсь Благословением слишком долго и оно вот-вот начнет выжигать мои силы. На миг закрываю глаза, набираю в грудь воздуха и выдыхаю. По второму разу призывая Благословение:

– Элмао-коити-нарр…

…Язык пламени, ворвавшийся в открытое окно, касается левой щеки и мигом слизывает с нее бороду и усы. Боли и запаха паленого волоса я не чувствую: смотрю во двор и пытаюсь понять, куда выносить Мэй. Слева, у конюшни, идет самый настоящий бой: двое хейсаров, встав спиной к спине, отбиваются от пятерки черных, вооруженных чем попало. Родовых цветов разобрать не могу, поэтому перевожу взгляд вправо, к задней двери постоялого двора, рядом с которым творится что-то непонятное: четверо воинов, вооруженных мечами, дерутся еще с шестью черными, по ухваткам вдруг напомнивших мне Серых. Бой – равный. Более-менее: под ногами сражающихся уже лежат без движения один «мечник», один черный и почему-то двое хейсаров.

Хмурюсь, перевожу взгляд на забор, пытаясь углядеть арбалетчиков, которые должны отстреливать тех, кто попытается спастись, и непонимающе выгибаю бровь: щелкает, трижды! Но не от забора, а со стороны полуразобранного сруба, расположенного через дорогу от «Медвежьего Логова»!

Звук совсем не похож на щелчок тетивы арбалета, значит…

Додумать мысль до конца не успеваю – справа и слева от меня раздается треск, и пламя, охватившее постоялый двор, вдруг вспыхивает в несколько раз ярче. Жмурюсь, чтобы не ослепнуть, через полуприкрытые веки еще раз смотрю на сруб и непонимающе хмыкаю – над срубом ТОЖЕ ВЗВИВАЕТСЯ ПЛАМЯ!!!

Мысль о том, что я впустую теряю время, выводит меня из ступора – цепляю посох петлей, забрасываю его за спину, хватаю с сундука ара’д’ори Мэй и бросаю его на свое одеяло, швыряю туда же ее сапоги и маттир, затем кладу сверху жену и закручиваю в кокон…

…Удар стопами об землю страшен – меня сгибает пополам, в плечах, спине, сгибах локтей, бедер и коленей что-то с треском тянется, а рукоять чекана, уперевшись в камень, вбивает дугу клюва мне в локоть. Прижимаю жену к себе, прыгаю в сторону, на всякий случай закручиваюсь в Снежной Вьюге, петляя, пробегаю через двор и ныряю в кузницу. Оглядываюсь по сторонам, торопливо захожу за наковальню, кладу Мэй на землю, выпрямляюсь, переворачиваю чан для закалки и накрываю им ее тело: все, на какое-то время она в безопасности.

К горлу снова подкатывает тошнота, на этот раз – чуть сильнее. Скалюсь, выдергивая посох из петли, вылетаю во двор и рычу от бешенства: один из двух хейсаров, дравшихся с воинами у конюшни, уже оседает на землю, левой рукой сжимая разваленный пополам живот, но культей правой пытается в падении дотянуться до противника! Второй, вжавшись в стену, с трудом отбивается от слаженных атак с трех сторон и тоже не успевает!

Первый, по сути, труп. Поэтому выхваченный из перевязи метательный клинок летит в горло воину, уж очень хорошо орудующему коротким копьем, и… пролетает мимо! Бросаю второй. Уже локтей с десяти. И тоже промахиваюсь – лезвие ножа проносится в половине пальца от шеи копейщика и втыкается в стену конюшни.

Хейсар отвлекается. Всего на миг. Но этого хватает – клевец его правого противника коротко тюкает его в левое плечо и перебивает сустав.