Братья Стругацкие - Геннадий Прашкевич

Повесть была заявлена в «Детской литературе» и в «Молодой гвардии».

Но ни там, ни там повесть-сказка не появилась. Не прошла она и в журнале «Знание — сила». Времена менялись, и по каким-то новым нарождающимся законам в моду входили непомерно густые кустистые брови. Чтобы братья Стругацкие это поняли и хорошо запомнили, сразу после публикации повести в 1968 году в иркутском (далеко от Москвы) альманахе «Ангара» главный редактор альманаха Юрий Самсонов получил «строгача» и вылетел с работы. Боевые операции по «одержанию», «заболачиванию», «разрыхлению» разворачивались вовсю, и после того как в 1970 году «Тройка» еще и появилась на Западе (в журнале «Грани»), это окончательно определило ее издательскую судьбу. Советским читателям выхода «Сказки» пришлось ждать почти двадцать лет!

«Я весьма основательно забыл, с чего начиналась работа над „Сказкой“, — вспоминал Стругацкий-младший. — В письмах и в дневнике фигурируют аббревиатуры МПС, ГС и даже ЖОП — совершенно не помню, как они расшифровываются. Если базироваться только на документах, то создается впечатление, что никакой предварительной подготовки у нас вообще не было — просто съехались 6 марта 1967 года в Доме творчества, что в подмосковном поселке Голицыно, понапридумывали на протяжении четырех дней разных хохмочек, нарисовали план Китежграда, построили какой-никакой сюжетец да и начали — на пятый день — помолясь, работать черновой текст…»

Разумеется, авторы развлекались. Разумеется, они не строили никаких диверсионных планов против системы. Честно говоря, в «Улитке на склоне» той же самой системе они предъявляли гораздо более серьезный счет. Но поди докажи бдительному чиновнику из Госкомиздата РСФСР или сотруднику простой советской цензуры, что все эти товарищи Зубо, Хлебовводовы, Фарфуркисы — вовсе не беллетризированные фотографии членов Политбюро.

Время было богатым на такие шутки.

Борис Натанович писал брату в декабре 1966 года:

«Получил… письмо из-за границы (вернее, из Ленинграда, но от какого-то заезжего туриста Мойры Фарфуркиса). Написано по-русски на бланке Роял-отеля и начинается так: „Дородой госродин! Дпиное время я бываю ваш поклоник через ваши книги. Я приехал Ленинград, желая участвовать вами беседе. Прошу собчить мне вашу возможность… и т. д.“. Сообщить ему мою возможность я не в состоянии, потому что он забыл написать, где остановился и где его здесь искать. Но он дает обратный адрес в Лондоне…»

Рассказал Борис Натанович о письме неведомого М. Фарфуркиса и друзьям — в ресторане ленинградского Дома писателей. В общем, ничего сенсационного, и не такие письма приходят писателям, но «в прищуренных глазах Ильи Иосифовича Варшавского появился вдруг странный, прямо скажем, дьявольский блеск», и Борис Натанович вовремя сообразил, кто же является истинным М. Фарфуркисом!

«„Понедельник“ — сочинение веселое, юмористическое, — писал Борис Натанович в „Комментариях к пройденному“, — „беззубое зубоскальство“, как говаривали Ильф с Петровым… „Сказка“ — отчетливая и недвусмысленная сатира… „Понедельник“ писали добрые, жизнерадостные, веселящиеся парни… „Сказка“ писана желчью и уксусом… Жизнерадостные парни подрастеряли оптимизм, добродушие свое, готовность понять и простить и сделались злыми, ядовитыми и склонными к неприязненному восприятию действительности… Слухи о реабилитации Сталина возникали теперь чуть не ежеквартально. Фанфарно отгремел смрадный и отвратительный, как газовая атака, процесс над Синявским и Даниэлем. По издательствам тайно распространялись начальством некие списки лиц, публикация коих представлялась нежелательной… Даже самому изумрудно-зеленому оптимисту ясно сделалось, что оттепель „прекратила течение свое“ и пошел откат, да такой, что впору было готовиться сушить сухари».

«„Сказка“ писалась для „Детгиза“ и по заказу „Детгиза“, — пояснял Борис Натанович. — Но то, что у нас получилось, „Детгиз“ вряд ли рискнул бы напечатать даже и в лучшие времена… В конце мая 1967-го… положение дел было таково: повесть отдана в распечатку; авторы все еще исполнены надежд; первые читатели (жены) отозвались о „Сказке“ вполне одобрительно, но при этом дружно усомнились, что ТАКОЕ можно будет напечатать. Тем не менее авторы продолжают размышлять над текстом, готовят какие-то изменения и дополнения. БН беспокоится, что в булгаковской „Дьяволиаде“, оказывается, тоже имеет место „Чрезвычайная Тройка в составе шестнадцати человек“. Что делать? В… письме (3.06.67) он сообщает: „У меня есть ощущение, что нам будет предоставлено много времени для размышлений над этой вещью“… Святые слова!.. 12 июня 1967-го в рабочем дневнике появляется запись: „Б. прибыл в Москву в связи с отвергнутием СоТ Детгизом“. Далее идет набросок сюжета повести „Обитаемый остров“, а на следующий день: „Афронт в МолГв с СоТ“ — „Молодая Гвардия“ тоже отказалась иметь дело с этим опасным материалом („Не те времена, ребята, не те времена!“). Всё было кончено. Отныне и для „Сказки“ начинался длинный и печальный период литературного небытия… Авторы, впрочем, еще барахтались. В конце июля повесть отнесли в ленинградскую „Неву“. Одновременно разрабатывались титанические планы раздать ее по главам и даже вообще по кусочкам в разные дружественные журналы — в „Знание — сила“, в „Искатель“, в „Химию и жизнь“. Ничего из этой затеи, естественно, не вышло. Отказ последовал в разное время, но отовсюду. Как правило, отказывали на уровне знакомых редакторов — вежливо и сожалительно, но иногда „Сказка“ доходила до начальства, и тогда она удостаивалась высокого раздражения, переходящего в высочайшее негодование. С особенно громким скандалом выброшен был из журнала „Знание — сила“ отрывок с монологом Клопа Говоруна… Начальник цензора, который ведает журналом, давать объяснения отказался, однако стало известно, что и сам он в недоумении. Оказалось, что отрывок читал сам Романов (!) — это глава Главлита — и заявил, что в отрывке есть некий вредный подтекст. Будучи робко спрошен, что это за подтекст, Романов якобы только буркнул: „Знаем мы, какой“… Вот загадка, так и оставшаяся неразгаданной: почему всех их так пугал (либо приводил в праведное негодование) Клоп Говорун? Какая, скрытая даже от самих авторов, антисоветская аллюзия заключалась в этом образе — несомненно, ярком и выпуклом, но, по замыслу авторов, ведь не более чем шутливом и вполне балаганном? Мы так и не сумели выяснить этого в те времена, а теперь эта тайна, видимо, умерла вместе со своей эпохой».

И это было только начало.

Главные неприятности прорезались полтора года спустя.

Именно тогда до начальства дошло, что «Сказка о Тройке» не просто идейно вредная вещь, она (как уже говорилось) еще и опубликована на Западе. На этот случай в Союзе писателей СССР давно существовала хорошо отработанная и отлаженная процедура «отмежевания». Так называемый «секретарь по орг-вопросам» вызывал проштрафившегося писателя в свой кабинет и вставлял ему приличествующий общему положению дел фитиль. Если писатель соглашался в письменной форме отмежеваться от вражеской провокации, дело благополучно закрывалось и штрафник, красный от злости и стыда, возвращался в строй. Если же писатель артачился, «строил из себя декабриста», по образному выражению Бориса Натановича, тогда дело автоматически передавалось в ведение «компетентных органов».