Цена измены - Елена Алексеевна Шолохова

– Папа заболел? Он поправится?

Она несколько раз кивнула. Потом обняла Митю, прижала к себе.

– Мне нужно к нему съездить.

– Проведать? А можно с тобой? – уткнувшись в ее живот, спросил Митя. – Хочу к папе.

– Конечно, мой хороший. Только в другой раз, ладно?

– Завтра?

Вместо ответа Инна склонилась к сыну, поцеловала в макушку.

Она металась по дому, не зная, что нужно взять с собой, что привезти Никите. Какие-то документы, полис? Чистую одежду? Зубную щетку? Что-то еще?

Посидеть с детьми Инна попросила соседку. Пыталась всунуть ей купюру, но та отказалась. Возмутилась даже:

– Да что я, нелюдь какой, что ли? Посижу, послежу. Только мне свой номер оставьте и мой запишите. На всякий случай.

– Да, да, конечно, – Инна продиктовала свой телефон, занесла в контакты соседский.

– Ну, всё езжайте, не переживайте. И ни о чем плохом не думайте. Выкарабкается ваш Никита, он молодой, крепкий. Все хорошо будет.

* * *

Ей казалось, что такси едва ползет. Она еле сдерживалась, чтобы не потребовать от водителя ехать быстрее. Сидела как на иголках. Почему-то казалось жизненно важным оказаться в больнице как можно скорее. Хотя, возможно, ее и не пустят к Никите…

И правда не пустили. Но хоть мало-мальски успокоили. Пока Инна металась по коридорам и лестницам больницы, пока ждала, когда закончится операция, успела напридумывать себе разных ужасов. По пути ей попадались больные на костылях, в колясках, а она думала одно: зато они живы. Пусть бы даже так, но лишь бы Никита был живой. Медицина сейчас на уровне, они найдут лучших врачей… только пусть он выживет!

И когда врач сообщил, что операция прошла успешно, Инна смогла вдохнуть нормально, словно грудь ее стягивало прутьями, а теперь, наконец, их убрали. Привалилась спиной к стене – ноги вдруг ослабели. Да и всё тело стало каким-то тряпичным.

– В рубашке ваш муж родился, – сказал врач. Даже не столько его слова её успокоили, а то, как он говорил: немного устало и неспешно, но уверенно и как-то по-доброму.

– Да? – переспросила Инна, желая спросить так много, но не зная, с чего начать и, главное, как выразить все свои тревожные мысли и опасения.

– Да вообще он у вас счастливчик. Скорая, что привезла его, как раз ехала по вызову по той же дороге, прямо за ним. Это его и спасло. У него разрыв селезенки, ну и ушибы, но это мелочи. А вот селезенка… В общем, если бы ему так быстро не оказали помощь, не доставили сразу сюда, мог бы от обильной кровопотери… ну, сами понимаете. Но сейчас он, в принципе, стабилен. Подержим его в реанимации до завтра. И, если все будет в порядке, переведем в палату. Подержим неделю, после такой операции необходим курс антибиотиков. И бандаж еще нужно будет купить, я потом скажу, какой…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ – Хорошо. Конечно… А можно его увидеть? Пожалуйста… – попросила Инна.

– Не положено у нас. Да и смысл? Он спит пока. Пусть спит. В себя приходит. Да не переживайте вы так, – улыбнулся врач. – Все нормально будет. Идите домой, завтра придете.

– Хорошо, – кивнула Инна.

– Ну, всё. До свидания.

Он развернулся и, вальяжно ступая, пошел по коридору, пока не свернул за угол. Инна же не сдвинулась с места. Так и стояла у широких двустворчатых дверей, над которыми висели две таблички. Одна – повыше, большая, с белыми буквами на синем фоне: «Отделение реанимации и интенсивной терапии». Вторая – поменьше и пониже, белая с красными буквами: «Посторонним вход запрещен».

Инна сама не понимала, почему не уходит, чего ждет. Ведь сказали: нельзя к нему, приходи завтра. И все равно не было сил уйти. Словно ее что-то держало.

Мимо нее туда-сюда несколько раз прошли девушки-медсестры, еще один врач. Вскоре оживление стихло. Инна посмотрела на телефон – вечер уже. Почти семь. Набрала соседку, извинилась перед ней полушепотом. Но та заверила, что все прекрасно, Маша не капризничает, Митя помогает.

А еще спустя полчаса снова показался уже знакомый врач. Завидев Инну, которая как часовой стояла у дверей реанимации, он подошел к ней. Инна думала, что он будет злиться, ну или раздражаться, но тот лишь удивленно вскинул брови.

– Вы все еще тут?

Инна посмотрела на него, пожала плечами.

Он, качнув головой, хмыкнул.

– Подождите здесь… – бросил ей и зашел внутрь, а через пару минут вернулся. – Ладно, разрешаю вам потихоньку зайти. Постоите рядом, посмотрите на своего благоверного и домой, договорились?

– Да, да, спасибо!

– Только тихо, никаких истерик. Здесь больным нужен покой, – подняв указательный палец кверху, полушутливо-полусерьезно предупредил он.

Инна и правда зашла в палату, куда сопроводил ее доктор, чуть ли не на цыпочках, почти не дыша. Замирая от страха, приблизилась к высокой кровати, вокруг которой стояла какая-то аппаратура, змеились провода, мерцали экраны.

Никита лежал на спине, и лицо его казалось безмятежным, только слишком бледным. От его руки тянулись к монитору провода датчика. Если бы не весь этот антураж и мерное пиканье приборов, можно было бы подумать, что он просто спит. И все равно сердце рвалось видеть его таким. В груди защемило нестерпимо. Инна сама не заметила, как по щекам заструились слезы.

Боясь задеть это сплетенье проводов, она осторожно тронула его руку. Но взяться не решилась. Боялась что-нибудь нарушить.

– Никита… – выдохнула тогда. – Поправляйся скорее. Пожалуйста. Не оставляй меня. Я же люблю тебя…

Дурацкие слезы мешали, застилали глаза, жгли веки. И платка, как назло, с собой не оказалось – уезжала из дома в спешке. Она утирала их руками. А когда снова взглянула на Никиту – вздрогнула, а в следующую секунду чуть не задохнулась от эмоций. Он смотрел на нее из-под полуопущенных век. Взгляд его был затуманенным, но он точно смотрел на нее!

– Никита! – выдохнула Инна. – Ты…

И больше ничего не смогла произнести – горло вдруг перехватило. Несколько долгих секунд он просто смотрел на нее, а затем пошевелил пересохшими губами, как будто что-то беззвучно прошептал.

– Что, Никита? Тебе что-то нужно? Врача позвать? – встревожилась Инна.

И тогда он произнес чуть громче:

– Я тоже тебя люблю…

Эпилог

Спустя два года события позапрошлой весны слегка затерлись. Но лишь настолько, чтобы не думать о них постоянно.