Правда или желание - Наталья Тимошенко

— Ух, ешкин кот! — выругался следователь, отпрянув.

Медленно поднялся, бросил еще один взгляд на мертвую девушку и вернулся в прихожую. Спина ему, конечно, спасибо не скажет, но Воронов снова присел, держась за стену, и заглянул в лицо Пряникову.

— Костя, — позвал он. — Костя, что случилось?

Тормошить Пряникова пришлось долго, однако в конце концов его взгляд стал более или менее осмысленным, сфокусировался на Воронове.

— Петр Михайлович? — слабо прошептал криминалист. — Вы?

— Я. Что произошло, Костя?

Тот помотал головой, будто даже воспоминания причиняли физическую боль и хотелось отогнать их. В глубине души Воронов осознавал, что разговаривает с убийцей, и, что бы ни случилось, нет ему оправдательного приговора, но не мог отделаться от мысли, что что-то здесь не так, что не виноват этот человек. Пряников работал совсем недавно, Воронов по пальцам мог пересчитать все разы, когда встречался с ним, и совершенно точно не знал, что он за человек и на что способен, но порой чувства и ощущения бывают иррациональны.

— Ты должен мне рассказать, что произошло.

— Я не знаю, — наконец выдавил несчастный. — Мы завтракали, собирались на работу, как всегда. Ира бурчала, что мне выпало дежурить в эту субботу, а я обещал съездить с ней на дачу. Она часто так бурчит, но в этот раз меня это страшно бесило. А потом… — Он тяжело сглотнул, собираясь с мыслями, но Воронов не стал его торопить. — Потом что-то произошло, и я будто увидел себя со стороны. Увидел, как кричу на нее, как хватаю тарелки и швыряю в стену. Ира выбежала в гостиную, и я побежал за ней. А вокруг нас что-то происходило. Стены будто вздыбливались, мебель летала сама по себе, пол гудел. Мы боролись… Я не хотел ее убивать, Петр Михайлович! Я просто толкнул ее. А потом медальон поднялся вверх и замотался вокруг ее шеи. Он душил ее, а я стоял рядом и ничего не мог сделать.

— Кто держал медальон, ты видел?

Пряников кивнул.

— Я держал. Мое тело. Но я будто смотрел со стороны. И эти руки…

— Какие руки? — насторожился следователь.

— Черные, костлявые. Они словно держали мои руки и заставляли душить.

Пряников снова разрыдался, закрыв лицо руками, а Воронов вытащил мобильный телефон и сфотографировал его кисти. На снимках явно были видны черные следы, будто кто-то крепко сжимал криминалиста за запястья.

— Где ты взял медальон, Костя?

Пряников его не слышал. Воронову пришлось несколько раз тряхнуть его, чтобы тот снова пришел в себя.

— У Девятовых, — признался он. — Он лежал на полке возле выхода. Что-то будто заставило меня взять его, я не хотел! Я не знал тогда, что это орудие убийства! А когда узнал, было уже поздно. Ира его носила, да и меня бы уволили. Я не хотел…

Значит, на полке возле выхода. Должно быть, Светлана не забыла его, забрала с собой, но несла в руке вместо того, чтобы спрятать в карман. Люди в панике часто поступают нерационально. И когда возле выхода понадобилось справиться с замком, одновременно поддерживая Антона, она положила медальон на полку. Положила — и забыла. Вспомнила уже потом, когда оказалась дома и отдышалась. Вернулась в квартиру Девятовых, раз Володя Семашко видел ее во второй половине дня. Аккуратно отклеить пломбу и потом приклеить заново не так уж и сложно. Только медальона на полке уже не было, и Светлана решила, что его забрала домработница Катя. Вот такая картина сложилась у следователя в голове, и он не сомневался в том, что она правдива.

* * *

Лера болела очень редко, и чаще всего болезни переносила на ногах. Обычно это были простые сезонные простуды, которые можно было приглушить, непрофессионально закинувшись разрекламированным порошком. Но иногда, примерно раз в несколько лет, ее сваливала самая настоящая мигрень. Такая тяжелая, что к тому моменту, как она доползала до кровати, мир погружался в кроваво-красную пену, заглушающую звуки и мешающую думать. Лера с трудом разбирала предметы перед собой, почти ничего не слышала и ощущала лишь противный горький привкус во рту. Она уже не могла вспомнить, когда мигрень посещала ее в последний раз, но вот заново наведаться решила сегодня.

Поскольку болела Лера редко и больничные почти никогда не брала, начальство безропотно отпускало ее при первой же необходимости, понимая, что, раз она отпрашивается, необходимость настала крайне острая. И даже Воронов не стал нудеть, что вскрытие Ирины Пряниковой откладывается в лучшем случае на завтра, а то и вовсе на послезавтра. Он дядька вредный, конечно, но, что такое мигрень, знает не понаслышке, а потому лишь сочувственно вздохнул, когда Лера ему позвонила.

— Что ж за дрянь-то такая? — сказал он. — У меня тоже пару дней назад так голова болела, на погоду, что ли? Ты это, Сатинову набери, у него какие-то волшебные таблетки есть, меня быстро на ноги поставили.

Пообещав позвонить Сатинову и твердо зная, что делать этого не будет, Лера покидала в сумку вещи и отправилась домой на вызванном такси. Справляться со своими мигренями она умела. Те были сильными, но непродолжительными и купировались давно изученными ею методами. Сейчас она выпьет черного чая, крепкого, такого, чтобы аж зубы сводило от горечи, а все уголовники мира смотрели на нее с уважением, ляжет в постель, укрывшись одеялом с головой, чтобы было совсем темно и дышалось с трудом, и завтра утром, в крайнем случае, вечером, уже придет в себя.

Лифт медленно распахнул двери, выпуская ее на давно знакомую лестничную площадку, и Лера поймала себя на мысли, что сегодня у нее даже нет сил прислушиваться к звукам в соседней квартире и молиться, чтобы Никита не оказался дома и не вышел ей навстречу. А ведь вчера она поступала именно так. И дернул же черт за язык признаться во всем Даше и Яне! Столько лет хранила тайну, и на тебе. Пожалуй, пить она больше не будет. Или хотя бы станет это делать в одиночестве. А то ну как в следующий раз такое самому Никите ляпнет? Главное теперь, чтобы Дашка еще ничего не сказала брату. Потому что вот именно сейчас у Леры даже не хватит сил отшутиться, если вдруг Никита все-таки появится в коридоре и что-то спросит.

Он не спросил. И навстречу не вышел. Конечно, время-то — день. Он наверняка еще на работе. Это она, как столетний инвалид, шатаясь и держась за стену, ползет домой. Вот бы Янка оказалась дома, можно было бы попросить ее заварить чай. И принести теплое одеяло из кладовки. И обезболивающее. И шторы закрыть. Нет, Лера любила одиночество, но порой любому человеку нужно, чтобы рядом кто-то был.

Чем ближе была заветная входная дверь в квартиру, тем быстрее Лера теряла связь с реальностью, отгораживаясь от нее кроваво-красной пеленой головной боли.

Пелена спала внезапно, выбросив Леру в коридор с крашенными темно-синей краской стенами. Она даже не сразу поняла, что привело ее в чувство, и, лишь когда снова попыталась повернуть ключ в замке, а он не повернулся, осознала, что это именно оно. Пока все шло по накатанной знакомой дороге, она могла позволить себе отключаться, но, как только появилась мелкая нестыковка, сознание вернулось к ней.