Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России - Егор Яковлев

Всё это было в первую очередь мнением самого фюрера. 16 сентября Гитлер, проявляя постоянство, внушал германскому послу в Виши Отто Абетцу:

«Ядовитое гнездо Петербург, из которого в Балтийское море так долго “бьет ключом” яд, должен исчезнуть с лица земли. Город уже блокирован; теперь остаётся только обстреливать его артиллерией и бомбить, пока водопровод, центры энергии и всё, что необходимо для жизнедеятельности населения, не будет уничтожено. Азиаты и большевики должны быть изгнаны из Европы, период 250-летнего азиатства должен быть закончен».

Думается, нет сомнений в том, кого фюрер подразумевает под азиатами, однако сейчас для нас важнее, что эта политика не встречала сопротивления в гитлеровском командовании. «Мы в город не входим и не можем его кормить», – так 20 сентября заявил Кейтель начальнику штаба ГА «Север» генералу Курту Бреннеке.

Кульминация наступила 10 октября: в этот день ГА «Север» получила судьбоносный приказ ОКВ, в котором наиболее чётко просматривается связь с майской директивой Бакке – Томаса.

«Фюрер решил, что капитуляция Ленинграда не будет принята, даже если противник её предложит… Ни один немецкий солдат не должен входить в город. Попытки жителей пройти через нашу линию фронта следует пресекать, открывая огонь. Открытые узкие коридоры, которые позволят населению бежать вглубь России, следует, напротив, приветствовать»[451].

Последнее замечание не стоит расценивать как проявление гуманности. Далеко ли могли уйти истощённые пешие беженцы, особенно в таком скудном с точки зрения плодородия краю, как Северо-Запад России, осенью-зимой 1941 года? К тому же выталкивать их предлагалось в ту самую нечернозёмную «лесистую зону», население которой после победы Германии нацисты не собирались снабжать продовольствием. Таким образом, речь в приказе ОКВ шла об особой, хотя и завуалированной форме массового убийства.

Тесную связь этого распоряжения с директивой Бакке – Томаса демонстрирует распространение принципа обезлюживания методом голода и насильственного сгона с территорий во все русские мегаполисы, которыми вермахту ещё предстояло овладеть.

«Для всех остальных городов действует правило, что перед взятием они должны быть разрушены артиллерийским огнём и атаками авиации, а население должно быть принуждено к бегству. Ставить на карту жизнь немецких солдат для спасения русских городов от опасности пожаров или кормить их население за счёт немецкой родины – безответственно»[452].

В тот же день в группе армий «Центр» получили аналогичную директиву ОКВ относительно Москвы.

Впрочем, нельзя сказать, что в войсках под Ленинградом эти приказы восприняли бесстрастно. Инспекция генштаба показала, что солдат весьма беспокоит перспектива стрелять по голодным женщинам и детям, если те начнут прорываться через немецкий фронт. Командир 58-й дивизии полагал, что его бойцы всё же откроют огонь, сознавая «невозможность кормить местных жителей за счёт Великой Германии», но беспокоился насчёт психики личного состава в послевоенное время. Фон Лееб, наоборот, боялся актов неповиновения. В ответ на это ОКХ рекомендовало устроить перед немецкими позициями минные поля, чтобы, как писал командующий группой армий, «избавить войска от ведения непосредственных боёв с гражданским населением»[453]. Вскоре это и было сделано.

В свете изложенных фактов совершенно нелепыми и безответственными предстают заявления о том, что Ленинград следовало сдать немцам и это якобы могло сохранить жизни горожан. Объяснить их можно либо невежеством, либо политическим ангажементом. Напомним, что из блокадного города было эвакуировано около 1 059 000 человек (659 000 в период с сентября 1941 года по апрель 1942-го, 403 000 с апреля по октябрь 1942-го, а около 800 000 оставались во вторую блокадную осень в городе-фронте, поскольку снабжение уже наладили)[454]. Очевидно, что такое число людей никак не смогло бы выйти через «узкие коридоры», которые упоминались в приказе ОКВ. При этом в реальной истории блокадников поддерживал совершенно недостаточный, скудный, но тем не менее паёк, который немцы никому давать не собирались. Эвакуация осуществлялась организованно на авиа-, авто– и водном транспорте, что просто несравнимо с пешими маршами, особенно в условиях осенне-зимнего времени. Наконец, в тылу истощённых ленинградцев откармливали, размещали в пригодных для жизни помещениях, им оказывалась медицинская помощь. Ничего подобного нацистский сценарий не предусматривал. Ленинградцы были просто не нужны Гитлеру, так же как и советские военнопленные.

Кроме того, стоит безоговорочно согласиться с Львом Лурье и Леонидом Маляровым, авторами книги «Ленинградский фронт», которые пишут: «Какова была бы судьба Ленинграда, окажись он под немцами? Мы можем не гадать об этом, потому что Ленинград был в оккупации: Стрельна, Красное Село, Петергоф, Павловск, Пушкин… Немцы могли занять, по их данным, не более 10 % трудоспособного населения. Это значит, что 90 % было обречено на вымирание»[455].

Ситуация осени-зимы 1941–1942 года в предместьях города совершенно не отличалась от того, что происходило в самом Ленинграде. План голода действовал тут на полную мощность. «С приходом немцев мы не получали никаких продуктов, – вспоминала Кира Сретенцева, которая перед началом войны окончила четвёртый класс в Пушкине. – Люди очень скоро стали умирать от голода целыми семьями. До марта 1942 г. немцы совершенно не думали о продовольствии для населения. В Пушкине в самое голодное время развилась сильная спекуляция… Семья продала костюм отца из японского бостона за 5000 рублей. Но что это значило, если немецкая буханка хлеба стоила от 800 до 1200 рублей»[456].

Журналистка Олимпиада Полякова (псевдоним Лидия Осипова), несмотря на подчёркнуто антисоветские взгляды, запечатлела жизнь в Пушкине и поведение оккупантов в своём дневнике без всяких прикрас. 14 октября она отметила: «Немцы нами, населением, совершенно не интересуются, если не считать комендантов, которые меняются чуть ли не еженедельно, да ещё мелкого грабежа солдат, которые заскакивают в квартиры и хватают что попало»[457]. 12 ноября Осипова пишет, что «голод принял уже размеры настоящего бедствия». В этих условиях «совершенно сказочные богатства наживают себе повара при немецких частях»[458].