Дочери Темперанс Хоббс - Кэтрин Хоу

С pileus naturalis та же история.

Что такое «самый сильный прах»? Слова были английскими, но легче от этого не становилось. Все выглядело таким же неясным, как и в «Книге врачеваний Деливеренс Дейн». Как прах может быть сильным? Что определяет его силу?

Еще Конни так и не продвинулась в выяснении, что же означал самый жуткий из ингредиентов. Ей даже думать о нем не хотелось. Она немало читала о женщинах – потомках Деливеренс Дейн, но ни разу не находила подтверждений тем ужасам, в которых их обвиняли.

Конни повесила сумку на плечо и покинула читальный зал. Она проверила часы: без нескольких минут шесть. Сэм все еще работает в Марблхеде и доберется до Кембриджа ближе к ночи. Можно вернуться в «зеленого монстра» и начать готовить ужин. Либо заскочить в «Гонконг» и заказать китайской еды. К примеру, мапо тофу, стручковую фасоль в остром соусе и лепешки с луком-шалотом. От этих мыслей живот Конни одобрительно заурчал. Голод проснулся, и теперь от него было не отделаться. Она решила сдаться.

Следуя вдоль пустынных коридоров библиотеки Уайденера, выстланных мраморными плитами, Конни обратила внимание на скопление старых телефонных будок с отполированными деревянными и медными ручками. Они стояли в тени, забытые и никому не нужные. Прищурившись, Конни убедилась, что телефоны из будок пока еще никуда не делись. Она шмыгнула за стеклянную дверь, закрыв ее за собой, забросила в аппарат монетку и набрала телефонный номер дома на Милк-стрит.

Не успел прозвучать гудок, как Грейс сняла трубку.

– Привет, дорогая!

– Привет, мама. Как прошел курс Крипалу? – Конни прижала ладонь к прохладному стеклу будки.

– Там ничего не изменилось, – проворчала Грейс. – Даже еда.

– Ну и хорошо, – ответила Конни.

Кэроб, овсяные отруби и пророщенные зерна. И шарики из печени трески, конечно же. Детство, которое Конни провела в коммуне, было в равной мере приправлено, как вкусами Новой Англии, так и духом движения нью-эйдж[40]. Пока она вспоминала материнскую стряпню и раздумывала, не приготовить ли ей самой шарики из печени трески, Грейс молчала.

– Как вы с Сэмом провели неделю в моем доме? – наконец спросила она. – Спасибо, что разобрали почту.

– Ах, да. Хорошо. Спасибо.

Орлиный камень звенел, пока Конни накручивала телефонный шнур на большой палец.

– Мне нравится, когда вы у меня гостите. Такой порядок на столе.

– Мам? – Конни выдержала паузу. – Могу я кое о чем тебя спросить?

– Давай.

Конни услышала на другом конце провода звуки открывающейся входной двери. Грейс любила прислоняться к дверному косяку и устремлять взор в вечернее весеннее небо, что просвечивало сквозь пышные зеленые лозы. Конни так ясно представила эту картину, словно сидела в гостиной и наблюдала за матерью оттуда.

– Судя по всему, ты действительно сильна во всей этой Линнеевской классификации[41], – начала Конни.

– Угу, – промычала Грейс, и по ее тону стало ясно, что она закрыла глаза.

Сейчас мать медленно вдыхала суглинистый аромат пробуждающегося сада. Она всегда говорила, что запах весны ощущается раньше, чем проявляются ее видимые признаки.

– Ты знаешь, что такое pileus naturalis?

Конни услышала звук открывающейся двери и командный голос охранника:

– Библиотека закрыта!

Дверь захлопнулась, и раздались шаги усталых студентов.

– Зачем тебе это? – непринужденно спросила Грейс.

– Ты знаешь, что это?

– Да, – ответила мать с внезапно появившимся в ее голосе напряжением.

Грейс редко становилась зажатой. Выйдя замуж за Леонарда, она оставила всю свою стеснительность в колледже Рэдклиффа вместе с тугими воротничками и гольфами по колено. И все же в глубине души она по-прежнему оставалась скованной девочкой.

В телефонной трубке Конни раздались первые чириканья малиновки, сменившиеся шелестом листвы.

– Так ты скажешь мне?

– Наверное, – ответила Грейс с той же странной отчужденностью в голосе. – Если ты правда хочешь знать.

– Да. Хочу.

– Это плацента.

Конни не была уверена, что услышала правильно.

– Плацинда?

– Нет, плацента, – озвучила Грейс то, что постеснялась произнести Конни. – Теперь-то, надеюсь, ты расскажешь мне, почему спрашиваешь об этом?

– Какой от нее толк?

Грейс вежливо усмехнулась.

– Знаешь, дочка, для тебя – для историка это серьезный пробел.

– Ну мама! – Конни стиснула телефонный провод.

– В мое время считалось, что плаценту необходимо зарывать в землю.

По звукам Конни поняла, что мама переступила через порог, и телефонный провод натянулся позади нее. Манжеты ее джинсовки задевали кусты.

– Я закопала твою под розовым кустом. Я смотрю на него прямо сейчас.

Конни знала, о каком именно кусте шла речь. Его цветки Грейс любила ставить в гостиной в банке из-под кофе. Они источали нежный сладковатый аромат, как у кожи младенца.

– Плацента – очень ценная вещь, милая, – продолжала Грейс. – Рожденному в неповрежденной плаценте суждено быть очень сильным. Часто такие люди обладают даром предвидения либо другими уникальными способностями. В давние времена послед считался сильным оберегом, приносящим удачу. Повивальные бабки всегда его сохраняли.

– Фу! – воскликнула Конни.

Грейс тихонько рассмеялась.

– Плаценты очень ценны. Особенно для моряков.

– Почему именно для моряков?

Конни представила лодки, пришвартованные к берегам гавани Марблхеда, что находилась в нескольких минутах ходьбы от Милк-стрит. Суденышки настолько плотно жались друг к дружке, что можно было добраться до перешейка, просто перепрыгивая с носа одной лодки на корму другой. Сейчас в основном там стояли на якоре яхты, но и скромный флот, специализирующийся на ловле омаров, продолжал функционировать, не страшась недавно наступившего двадцать первого века. Однако в прежние времена, во времена Темперанс, у Марблхеда был свой рыболовецкий флот, добывавший треску и омаров в Большой Ньюфаундлендской банке. В Салем и Беверли китайские клиперы доставляли коровьи шкуры, гуано и ром. В Марблхеде же водилась рыба.