Ходячие мертвецы. Падение Губернатора - Джей Бонансинга

На залитой тусклым лунным светом поляне в оглушительной ночной тишине Лилли аккуратно раскрыла обертку, в которую был завернут последний предмет, предназначавшийся для погребения в костровой яме. Размером с персиковую косточку, он лежал на носовом платке. Она взглянула на него, и по щеке ее скатилась одинокая слеза. Она вспомнила все то, что значила для нее эта маленькая штучка. Джош Хэмилтон спас ей жизнь. Джош был хорошим человеком и не заслужил постигшей его смерти – не заслужил того, чтобы один из головорезов Вудбери, которого все называли мясником, выпустил пулю ему в затылок.

Лилли с Джошем прошли вместе много миль, научились вместе выживать и вместе мечтали о лучшей жизни. Прекрасный повар, прирожденный шеф, Джош Хэмилтон, наверное, был единственным человеком, который колесил по дорогам апокалипсиса с черным итальянским трюфелем в кармане. Он срезал с него понемногу, чтобы приправлять масла, супы и мясные блюда. Землистый, ореховый привкус невозможно было описать словами.

Предмет на коленях Лилли до сих пор источал резкий аромат. Она наклонилась и понюхала его. Аромат пробудил в ней воспоминания о Джоше, воспоминания о приезде в Вудбери, о жизни и смерти. Глаза ее наполнились слезами. У нее осталось немного виноградного сока, и теперь она подняла стакан.

– За моего старого друга, – сказала она. – Он не раз спасал мне жизнь.

Сидевший рядом с ней Остин опустил голову, почувствовав значительность момента и ощутив неизбывную тоску. Он поднес стакан к груди.

– Надеюсь, однажды мы снова встретимся, – произнесла Лилли и подошла к яме.

Она бросила маленький черный комок к остальным символическим предметам.

– Аминь, – тихо сказал Остин, глотнув сока.

Он подошел к Лилли, положил руку ей на плечо, и на мгновение они замерли в темноте, смотря на сложенные в яму вещицы.

Ровный гул сверчков и шелест ветра сопровождали их мысли.

– Лилли?

– Да?

Остин взглянул на нее.

– Я говорил, что люблю тебя?

Улыбнувшись, Лилли опустила глаза.

– Заткнись, красавчик, и закапывай яму.

Из пустоты непроглядной ночи – как будто из глубины Марианского желоба – в абсолютной темноте, подобно призрачному знаку, маячила абсурдная фраза, сообщение без смысла, сгусток закодированной электрической энергии, трещавший на экране разума израненного мужчины с неоновой мощью:

ПРО СНЫ И АД!

Израненный мужчина ничего не понимал. Он не мог пошевелиться. Не мог вдохнуть. Он сплавился с темнотой. Он стал просто бесформенным куском углерода, болтающимся в пространстве… а еще… а еще… он все еще чувствовал присутствие этого сообщения, адресованного только ему, приказа, в котором не было никакого смысла:

ПРОСТИ НА ЛАД!

Внезапно он почувствовал, что физические законы вселенной очень медленно стали возвращаться на свои места, как будто бы судно в глубочайшей точке Мирового океана выравнивалось под действием гравитации, которая чувствовалась даже в тумане парализующей боли, и это давило на него – сначала в районе живота, затем на конечности – снизу и со всех сторон так, словно трясина, удерживавшая его в плену черной пустоты, сжималась.

Он ощущал существование собственного лица, липкого от крови и горячего от инфекции, давление, оказываемое на рот, и жжение в глазах, которые все еще ничего не видели, но уже начинали вбирать в себя тусклый, неровный свет, распространявшийся откуда-то сверху.

В голове его передаваемое неоновое сообщение постепенно прояснялось, то ли посредством звука, то ли посредством какой-то загадочной телепатии, и рывками входило в фокус – грубый приказ вставал на свое место, как кусочек мозаики, – и искалеченная психика мужчины начинала воспринимать скрытое в нем глубинное значение.

Злобная команда, направляемая в его адрес, запускала внутри его тревожный сигнал, разбивала на мелкие осколки всю его смелость и сводила на нет его решительность. Его оборона трещала по швам. Все блокады разума – все тяжелые стены, перегородки и переборки – принялись рушиться… пока он не превратился в ничто… пока он не превратился в искалеченного человека, пытавшегося найти свой путь в темноте, испуганного, крошечного, еще не родившегося… И тут закодированное сообщение наконец получило расшифровку:

ПРОСНИСЬ, ГАД!

Голос – знакомый женский голос с хрипотцой – раздавался всего в нескольких дюймах от него.

– Проснись, гад!

Он открыл залитые кровью глаза. «О боже, о боже, нет-нет-нет… НЕТ!» На задворках его сознания внутренний голос зафиксировал весь ужас его положения: он был привязан к стенам собственной провонявшей гостиной, которая теперь стала прекрасной заменой той камере пыток под гоночным треком, где он держал Мишонн.

Его освещала единственная закрепленная под потолком лампа. Должно быть, Мишонн принесла ее с собой. Верхнюю половину тела Губернатора покрывали синяки и кровоподтеки, веревки тянули его так сильно, что плечи едва не вылетали из суставов. Нижняя половина его тела – которая, как он с ужасом заметил, была полностью обнажена – покоилась на полу, ноги были согнуты в коленях, неудобно вывернуты наружу и прижаты к деревянной панели, второпях прибитой к ковру под ним. Член саднило, он был под странным углом притянут к полу, словно приклеившись к нему в луже запекшейся крови. С нижней губы стекала струйка густой, вязкой, кровавой слюны.

Слабый, хнычущий голос, звучавший изнутри него, отдавался в голове Губернатора: «Я боюсь… О боже, я боюсь…»

«ЗАТКНИСЬ!»

Он попытался не обращать внимания на голос. Во рту пересохло, словно его набили известкой. Он чувствовал горьковатый вкус меди, как будто бы облизывал монетки. Голова его весила тысячу фунтов. Он снова и снова моргал, пытаясь сосредоточиться на расплывавшемся лице, которое маячило прямо перед ним.

Постепенно, смутными волнами наваждения, узкое лицо темнокожей женщины вошло в фокус. Она сидела на корточках в нескольких дюймах от него, уставившись на узника.

– Наконец-то! – сказала она с таким напором, что Губернатор вздрогнул. – Я уж думала, ты никогда не проснешься.

Одетая в комбинезон и ботинки, с повязкой на длинных дредах, она положила руки на бедра, сидя прямо перед ним, как ремонтник, изучающий сломанную деталь. Черт возьми, как она это сделала? Почему никто не заметил, что эта сучка проникла к нему в квартиру? Где черти носили Гейба и Брюса? Где была Пенни? Он попытался взглянуть в глаза женщине, но не смог удержать полутонную голову. Ему хотелось закрыть глаза и заснуть. Голова его упала на грудь, и он снова услышал отвратительный голос.

– Ты вырубился во второй раз, когда я прибила твой член к доске, на которой ты сидишь. Помнишь? – она с любопытством наклонила голову. – Нет? В памяти все смешалось? Ты тут вообще?

Губернатор глубоко задышал, голова его подпрыгивала на груди. Он слышал свой внутренний голос, обычно похороненный на задворках разума, который, сотрясая воздух, овладел потоком его сознания: «О боже, я так боюсь… Я боюсь… Что я наделал? Так бог сводит со мной свои счеты. Не стоило мне творить такое… не стоило так издеваться над этой женщиной… над остальными… над Пенни… Черт, как же я боюсь… Не могу дышать… Я не хочу умирать… Боже, смилуйся, я не хочу умирать, пожалуйста, не убивай меня, я не хочу умирать, о боже… О боже…»