Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья

— Америка, малыш. Эта страна больна. Чуть-чуть ниже. Левее.

— «Куда б я ни шел», — читала она, — «туда и Пух,

Мы с Пухом всегда вдвоем.

Чего б я ни сделал, доволен он,

— Куда ты сегодня? — спросил меня Пух.

— Как здорово, вместе пойдем…»

Но к его катастрофическому удивлению — когда она была готова и ждала, когда он осторожно развел ее колени своими и принес в жертву слепой глаз перископа, когда она нервно дернулась и издала стон изысканной капитуляции — к катастрофическому его удивлению, мембрана не преградила ему путь.

Он оказался внутри легко, словно воткнул штепсель в розетку, и ничего не произошло — вообще ничего. Они не стали прерываться, чтобы это обсудить, но и вместе закончить не смогли. Кристин — на целую минуту раньше.

Потом, когда они пили в Фицгоровской «импале» коктейль из «Снежинки», она объяснила, что это могло быть только из-за «тампакса». Гноссос сказал, что не понимает, он не мог отвлечься от тянущей пустоты в паху. Однажды, — проглотив пиво, объяснила Кристин, — она случайно попыталась засунуть второй «тампакс», не вытащив первый. Тогда вдруг стало очень больно. Наверное, слишком сильно надавила, потому что, как она уже сказала, забыла про первый, ну, в общем, в том месте, где ты был.

Кто еще там был, проскочила мысль, но он все равно попробовал засмеяться — и поверил.

— Сколько будет дважды десять? — спросил я Пуха.

(Дважды кто? спросил меня Пух.)

— Это десять раз по два — такие ходят слухи.

— Я тоже так думаю, — ответил мне Пух.

А месяц и день спустя, в воздухе разносился аромат сирени, и он лежал совершенно голый в цветущей оранжерее Дэвида Грюна, спиной на подушке из ирландского мха, руки сцеплены под головой в замок. Кристин, не совсем голая, свернулась калачиком, обхватив его колени изящными, как «Букет Кашмира», руками. На ней зеленоватые чулки, шнурованный бежевый пояс с подвязками и лиловые туфли на высоких каблуках — она знала, что ему нравится. Время от времени она отрывала кусочек влажного блестящего мха и крошила ему на живот. Гноссос, Иммунитет, Исключение, частично просветлен и не знает ничего, кроме прикосновений ее губ, нежного хмельного тепла. Вокруг — тяжелые убаюкивающие ароматы. Фиговые деревья, молочай, дикие тюльпаны, анемоны, наперстянки, толокнянка, розовые гвоздики, душистые васильки, алтей, фуксии, иберийка, тигровые лилии, рододендрон, турецкая гвоздика, Трава среди травы и глиняная ваза, в которой когда-то стоял букетик зверобоя. Жабы и змеи шуршат в листьях.

Она догнала его в сарае. Запах лошадей, сена и зерна раззадорил их обоих. Спиной на гору овса, одежда летит, пальцы ищут. С луга доносится детский смех, визг, вопли, далекие голоса. Киви, Малиновка и Ласточка вернувшись из школы, заблаговременно украшают «майское дерево». Гноссос и Кристин сидят лицом друг к другу, бедра разведены, напряженные тела, руки отставлены назад для равновесия. Звуки, которые они издают, не принадлежат ни одному языку, но понятны всем.

И снова в седловине пологого холма, где когда-то он прострелил голову мчавшемуся галопом зайцу. Теперь он знал только Кристин. Он видел экстаз на ее лице, примеривался к ритму и исторгал белок. Пей шоколадное молоко, ешь яйца, сырое мясо. Оп-ля.

— И что, — спросил Дэвид Грюн: мешковатые штаны, красное лицо, все руки перепачканы зеленью. — Когда гуляем? Когда свадьба?

— В июне, — сказала Кристин.

— По традиции, — добавил Гноссос. Он выстругивал для мобиля деревянную скумбрию. Рядом на полу лежали три уже готовых бальсовых рыбки с петельками вместо спинных плавников.

Дрозд неуверенно пожала плечами. Она перемешивала в небольших жестянках черную и голубую эмаль. Крачка и Синица раскладывали кисточки. Крошка Зарянка, подросшая за последний месяц, ползала, как котенок, по ворсистому ковру, гоняясь за кем-то, видимым ей одной. Киви и Малиновка закалывали каштановые волосы Кристин полупрозрачными черепаховыми гребешками, засовывая в пряди клочки сена и овса. Сначала они хотели заплести косички, но волосы оказались слишком короткими. Теперь девочки сооружали из каштановых стрелок замысловатые фантазии: закручивали их в локоны, перетягивали резинками, расчесывали, развивали, завивали опять, закалывали и прокладывали в глубине секретные тоннели.

— Хватит, — приказала Дрозд, поправляя ситцевое платье, — у нее скоро волос не останется. Помогите лучше Гноссосу раскрашивать рыбок.

Хорошо заточенными инструментами Дэвида Гноссос выстругивал деревяшки, обтесывал углы, выравнивал гладкие бока, скашивал спинки, придавал тупым разворотам хвостов форму изящной V. Время строить. Совсем недавно Грюны, пробив из кухни выход на старый чердак, соорудили себе новую музыкальную комнату. Они раздобыли древний план дома и теперь сверялись с ним, отыскивая балки, укрепляя опоры, обдирая штукатурку, — знакомое место становилось другим. Сейчас Грюн, отмыв «Лавой» и скипидаром руки, нес на подносе кофе, «кордон-бле», молоко и печенье для девочек.

— Ну вот, — сказал он, — наконец, небольшая закуска. Тебе понравилось в роще, Кристин? Оранжерею видела? Молочай еще цветет, поразительно. Добавить в кофе бренди?

Крачка и Синица, настороженно слушавшие разговоры взрослых, выскочили из комнаты и вернулись настоящими актрисами — в боа из перьев, вечерних платьях с блестками, ботинках на пуговицах, с нарумяненными щеками, в бархатных шляпках и поясах из лакированной кожи.

— У нас есть специальный сундук, — шепотом объяснил Дэвид.

— Надо будет запомнить, — по-матерински сказала Кристин.

— Обязательно. — Гноссос провел рукой по ее затылку.

Под кофе и танец актрис они достругали деревянных рыбок, нарисовали на голубых телах черные полоски, пропустили в петельки проволоку, согнули аккуратные дуги из бывших вешалок. Скумбрии обрели равновесие, и Гноссос, зажав мобилку в пальцах, взобрался на стремянку, чтобы подвесить игрушку к потолку. Маленькие рыбки ныряли и крутились вокруг большой. Кристин смотрела снизу вверх с сигаретой и чашкой кофе.

— Гноссос, — спросила Ласточка, — а рыбки умеют летать?

— Только специальные, — ответил он, — зато некоторые птицы умеют плавать.

Дэвид встал на стул и толкнул пальцем хвост самой большой скумбрии. Рыба закрутилась, потом замерла и стала поворачиваться обратно.

— Не так уж трудно сменить среду, — сказал он. — Но опасно.

— Ну, папа. — Ласточка нарочито учительским тоном. — Рыбы же не тонут.

— Без воды, — многозначительная пауза, — еще как тонут.

Не настроенный на притчи Гноссос отмахнулся от его многозначительности и здоровенной кнопкой прикрепил к потолку часть композиции. Кроме мобилок еще, например, цапли тоже летают и плавают — и никто не удивляется. Девчонки заверещали от радости.

Но во время короткого затишья Дрозд, улучшив момент, повернулась к Кристин, которая как раз гасила сигарету.