Миф о Христе. Том II - Артур Древс

образом, потому, что первые христиане, упрямые и гневные, в культе императора видели мерзость мерзостей, так как здесь дело шло о поклонении человеку. Своему же Христу они поклонялись и умирали за него, потому что считали его не человеком, а богочеловеком. Кто же будет ближе стоять к преданию, — тот ли, кто Иисуса превращает в земного человека, или же тот, кто разделяет мнение, что Иисус с самого начала был мифическим существом, символом, короче говоря, богочеловеком?». Вот здесь-то и кроется тот главный упрек, который ортодоксальные христиане делают так называемым либеральным, именно, что последние находятся в противоречии со всем христианским преданием! Нет, поистине, если «слишком низкая оценка традиции» служит признаком дилетанства, то не мы, а Вейнель и его единомышленники являются настоящими дилетантами. Ведь, в том, что Иисус исторической теологии вряд ли хоть сколько-нибудь похож на того традиционного Христа, каковым рисует его все раннее христианство, — в этом сбить нас с толку не могут все раздраженные заверения и назидательные наставления либеральных теологов.

Вейнель упрекает отрицающих существование исторического Иисуса в «незнании древнехристианской литературы» и старается представить дело так, как будто всякая такого рода попытка отрицания должна была бы приводить к признанию подложными, помимо 27 произведений нового завета, кипе и всей массы остальных древнехристианских сочинений, потому что только в таком случае можно было бы доказать традицию об Иисусе совершенно неосновательной. Это, однако же, полное заблуждение. Или какие же это такие произведения доказывают существование исторического Иисуса? Пусть Вейнель назовет нам хоть один только древнехристианский документ, который определенно и недвусмысленно говорит не о богочеловеке Иисусе Христе, а просто о человеке Иисусе, как понимает последнего современная либеральная теология! Такового документа не существует. На что при этом указывает Вейнель? Апокрифические евангелия, писания «мужей апостольских», апологеты второго века, напр., Юстин, — все они доказывают как раз противоположное тому, что утверждает он (103 сл.). Нужно, действительно, быть знакомым со всеми этими произведениями только по очеркам и другим кратким руководствам или же целиком погрузиться в туман теологических предрассудков, чтобы приводить их в защиту либеральной догмы. Ведь, как раз одним из самых сильных аргументов для отрицающих историчность Иисуса является то обстоятельство, что ни Деяния, ни Откровение, ни послания, ни апологеты и т. д. не приводят ни одного, хотя бы даже самого маленького, факта, который с несомненностью имел бы в виду чисто исторического Иисуса. Что же касается в особенности апологетов, то они, по словам Смита, «действительно ничего не знают о чудесной, чисто человеческой жизни в Галилее и Иудее. Не упоминается ни одно событие, ни один довод, ни одно изъяснение, ни одно поощрение, ни один совет, — не приводят они (апологеты) ни одного момента из той несравненной жизни, которая, говорят, пленила учеников и даже кровожадного Савла. Современный проповедник, даже современный критик, отделенный 19 веками от той эпохи, почерпает все содержание для своих речей из этого прозрачного, неисчерпаемого источника личности и жизни Иисуса. Древние же апологеты, жившие во времена Антонинов и до установления новозаветного канона, в своих прениях с королями и императорами; с философами и представителями своего собственного круга, ничего не знают об этом источнике. Никогда они не почерпают оттуда даже ни одной капли его воды, не делают никакого, даже отдаленного намека на его существование. Создается впечатление, что если этот источник, вообще говоря, существовал, то он существовал для них в качестве только тайного, а не общеизвестного источника. Правда, мы находим скудные намеки на какие-то учения, которые «признавались», но все они совершенно неуловимого характера, вроде тайны в первом послании к Тимофею, 3, 16. Мы не находим никакого знания какой-нибудь такой человеческой жизни, каковую современные и ортодоксальные теологи кладут в основу всей своей новозаветной теории». Таким образом, и этот упрек в «незнании древнехристианской литературы», брошенный по нашему адресу Вейнелем, возвращается обратно по адресу его самого, — больше того: если хотели бы быть такими же грубыми и невежливыми, как он, то можно было бы в этом отношении прямо-таки обвинить его в искажении фактов.

Обосновывать историчность Иисуса на традиции значит не что иное, как считать традицию решающим фактором в вопросе только потому, что она — традиция. «История, — говорит Вейнель, — связана с преданием» (22). Все же, если предание стоит так резко особняком, как это обстоит с евангелиями, то с полным правом можно задать вопрос: лежат ли вообще в основе их какие-нибудь исторические факты? А это, в свою очередь, вовсе не заставляет нас, как утверждает Вейнель, раз кое-что в предании неподлинно, вычеркивать все предание целиком из истории. Что «с помощью какой-нибудь обыкновенной логики» нельзя доказать историчность предания, — признает и Вейнель. Ее следует доказывать только «с помощью документов», а их в пользу историчности жизни Иисуса как раз и нет, и сам Вейнель признает «необходимым следствием» этого переход на сторону «радикальных дилетантов». Но в таком случае, по его мнению, следует вычеркнуть со страниц истории также Сократа и Платона, потому что среди дошедших под именем последнего сочинений есть подложные, и подлинность остальных нельзя доказать (22). Сократ все же засвидетельствован нам сообщениями о нем не только Платона и Ксенофонта, но и комика Аристофана, и нет ни малейшего основания сомневаться в существовании исторического Сократа. А историческое существование Платона не только через приписываемые ему сочинения, но и другим путем подтверждается так же хорошо, как может подтверждаться только любая реальная личность всемирной истории. Мы не имели бы основания сомневаться в его историчности даже в том случае, если бы все произведения этого философа были подложны. Вейнель, смешивая признание исторического существования Платона с подлинностью его сочинений, явно затушевывает вопрос. Впрочем, здесь тотчас же обнаруживается вся беспросветная глупость и неразумие утверждений, подобных тому, что с одинаковым правом можно утверждать как историчность Иисуса, так и историчность какого-нибудь Лютера, Фридриха Великого, Гете или Бисмарка. Ведь, от всех этих лиц у Нас имеются не только их собственноручно написанные документы, но в нашем распоряжении имеется и масса свидетельств о них их современников. Относительно же Иисуса ничего подобного нет. Он после себя не оставил ни одной строчки. Он, — как говорит Юлихер, — «писал только на песке», и ни одно надежное известие не подтверждает нам содержания евангелий, из которых мы только и узнаем кое-что об его жизни. Поэтому в равной степени имеется полное основание как сомневаться в историчности этой личности, так и признавать ее без всяких околичностей. И дурным показателем легкомыслия и умственной лени нашего времени