Бритва Оккама - Анри Лёвенбрюк

Где-то в закоулках мозга раздался голос, с ледяной простотой провозгласивший очевидное. Мама умерла.

Молодая женщина медленным, почти торжественным шагом прошла через гостиную и опустилась на колени перед креслом-каталкой. Осторожно положила ладонь на запястье старухи. Пульса не было. Ламия подняла голову и при свете луны вгляделась в бескровное лицо матери, в широко раскрытые глаза, в которых застыло изумление. Смерть застала ее врасплох. Вероятно, чуть раньше, чем она ожидала.

Ламия нежно коснулась холодной морщинистой щеки и ласково погладила мать по лицу.

На губах молодой женщины постепенно проступила улыбка. Матери не стало, но она все еще здесь. Именно ее она касалась пальцами. Та же женщина. Та же мать. Покинувшее ее слабое дыхание жизни ничего не значит. Смерть не отняла ее у дочери.

Молодая женщина встала и отвезла кресло матери в спальню с закрытыми ставнями. Там она подняла и перенесла на кровать тяжелое тело. Ей не сразу удалось положить его точно посередине постели. Она оправила плотное серое платье матери и сложила на груди ее уже окоченевшие руки.

На минуту Ламия склонилась над трупом женщины, которая ее вырастила, потом с умиротворенной улыбкой поцеловала ее в лоб.

— Не беспокойся, мама. Я вернусь через два дня.

Она нагнулась, чтобы поднять плед.

— Ты будешь ждать меня здесь, мама, а когда я вернусь, будешь мною гордиться. Гордиться своей дочкой. Тогда все изменится. Наконец я знаю, зачем пришла в этот мир. Знаю, какую судьбу тебе для меня предсказали.

С горящим и гордым взором она медленно закрыла матери глаза.

— Я та, кому суждено открыть Врата, мама. Пустота скоро проступит.

Когда Ари вошел в квартиру Лолы, он сразу понял, что его худшие опасения оправдались.

Все здесь было перевернуто вверх дном, мебель опрокинута, вещи разбросаны по полу, повсюду битое стекло и следы борьбы.

У него застучало в висках, все вокруг стремительно завертелось. Пошатываясь, он двинулся вдоль стены. Добравшись до двери гостиной, в изнеможении опустился на пол. Нога, которую он вытянул перед собой, все еще страшно болела. Он закрыл глаза, охваченный болью и гневом. Потом поднял голову и снова окинул взглядом квартиру Лолы, словно не веря своим глазам. Вдруг все это ему приснилось…

Посреди комнаты, на бежевом ковре перед диваном-кроватью, он с ужасом разглядел три кровавых пятнышка.

Совершенно подавленный, старик закрыл лежавшую у него на коленях газету. Печальным взглядом он окинул затененные дома на площади Марко Поло, видневшиеся за широкими окнами кафе. Зима и раньше нагоняла на него тоску. Но в этом году все еще хуже, чем обычно.

Вот уже месяц, как Жан Коломбан отпраздновал свое восьмидесятичетырехлетие. Он чувствовал себя слишком старым, слишком усталым для всего, что на него навалилось. Прожитые годы наложили след на его лицо, руки покрылись пигментными пятнами, и дрожь сотрясала его все сильнее. В те дни, когда ему хватало смелости посмотреть в зеркало, он едва себя узнавал. Его лицо и тело изуродовали морщины. Набухшие веки заметно обвисли, отчего под глазами образовалась безобразная красная кайма, вызывавшая отвращение даже у него самого. Он так стыдился своих зубов, что старался лишний раз не открывать рта, а когда приходилось говорить, прикрывал его рукой. Скоро у него не останется и тех редких седых волос, которые он зачесывал назад, чтобы спрятать плешь. Старость — самое страшное оскорбление, ведь ее нельзя одолеть. Она всегда берет верх.

Медленно подняв руку, старик проглотил последнюю каплю эспрессо, сложил газету пополам и со вздохом уронил ее на край столика.

«Коррьере делла сера» посвятила целый разворот делу убийцы-трепанатора, за которым затаив дыхание следила вся Европа. Самые страшные предположения Жана Коломбана подтвердились. Погибла пятая жертва. И это была Мона Сафран. Молодая и прекрасная Мона Сафран. Единственная женщина в их ложе, вступившая в нее по рекомендации Поля Казо, когда пришло время сменить одного из компаньонов. За всю историю ложи Виллара из Онкура в нее впервые была допущена женщина, к тому же самая молодая из них. И вот ее не стало. А виной всему их общая небрежность.

Официант подошел к его столику, чтобы забрать две монеты, брошенные им в красную пластмассовую чашечку. Старый архитектор с трудом выдавил улыбку и закрыл глаза. Ему все еще не верилось в случившееся. Как они могли попасться так быстро?

На протяжении шести столетий ложе удавалось сохранять тайну Виллара из Онкура, и вот теперь они, один за другим, не справились со своей миссией. Больше того — все они поплатились за это жизнью.

С XV века, когда была основана ложа, квадраты Виллара пытались похитить лишь однажды. Тот случай был описан в тайных отчетах компаньонов. Это произошло в 1868 году. Компаньонам тогда пришлось туго, и все же им удалось сохранить шесть драгоценных страниц и уничтожить врага. С тех пор о тайне никто не вспоминал. Ложа Виллара из Онкура вновь канула в безвестность. Та история больше ни разу не всплывала…

Очевидно, со временем новые члены братства утратили бдительность. Собрания, проводившиеся в кайенне Онкура, все больше походили на фольклорные обряды. Постепенно реальная опасность, связанная с хранением этих документов, забылась. Последние члены ложи в конце концов привыкли недооценивать угрозу, представлявшуюся им чем-то абстрактным. И теперь все они мертвы.

Все, кроме него. Последнего компаньона. А также самого старого. И он знал, что ему не ускользнуть. Скоро придет его черед, а он совершенно бессилен. Если остальные пятеро не сумели защититься от врага, то что может он?

Жан Коломбан с трудом поднялся с плетеного стула, надел свою черную шляпу и, втянув голову в плечи, вышел на площадь Марко Поло. Колючий морской ветер, поднимая пыль, гулял по улицам Скалистого острова. На востоке виднелись охристые фасады домов на берегу залива.

Неуверенным шагом он направился к своему старому дому. Встречные зеваки приветливо здоровались с ним. Соседи по кварталу были расположены к старому архитектору, много сделавшему для сохранения старинных построек на островке в западной части города. От платы он упорно отказывался. Это был его любимый квартал, родина его сердца. Его отечество, как он говаривал на старинный манер. Прогуливаясь по улицам, он никогда не забывал дружески потрепать по щеке идущих в школу ребятишек или улыбнуться торговцам. Он стал символом Скалистого острова, и все здесь называли его il Francese[22]некоторые даже заговаривали с ним на его родном языке.

Подойдя к дому, он остановился, чтобы бросить взгляд на свой этаж. Каждый раз, прежде чем подняться по лестнице, он позволял себе маленькую передышку. Из года в год подъем становился все тяжелее. Но теперь он больше не мог отступать. Он знал, что должен сделать. У него нет другого выхода. Такой выход ему не по душе, к тому же он поклялся не допускать ничего подобного даже в мыслях. Но делать нечего. Это единственное, что ему оставалось.