Оливье, или Сокровища тамплиеров - Жюльетта Бенцони

Встреча двух друзей сплотила группы, которые сначала были готовы схватиться врукопашную. Поскольку цель у них была одна, все участники побратались, не теряя при этом драгоценного времени. Приближался час, когда осужденных должны были везти на остров, и военный совет был короток. Вместо тяжелой и трудной в управлении баржи они взяли три лодки — тоже довольно большие, но гораздо более легкие. Силы распределились следующим образом: на одной устроились Матье и Ковен с половиной своих людей, на второй — Жан д'Омон со своими, на третьей — оставшиеся из двух групп под командованием Оливье и Эрве. Именно их лодка двинулась первой, пересекла Сену и встала в ожидании около Сенного порта, где цепь солдат старалась сдержать толпу, которая уже заполняла песчаный берег. Из-за течения пришлось прицепить на якорную цепь большой камень. Вторая лодка пришвартовалась к одному из бревен Большого моста, чтобы находиться как можно ближе к осужденным. Лодка Матье остановилась у Мулен де ла Моне[65], очень близко к Еврейскому острову, где суетились подручные палача: они готовили высокий и широкий костер, из которого торчали два бревна. Эти передвижения не привлекли внимания, потому что многие лодки с любопытными направлялись к оконечности Королевских садов, где стояла башня с балконом: именно оттуда Филипп Красивый, члены его семьи и советники намеревались наблюдать за казнью.

Быстро темнело. От реки веяло прохладой, и на лодках каждый собирался с духом, поручая душу свою Господу, ни на мгновение не сомневаясь в том, сколь опасное предстоит предприятие. Заходящее солнце кровавыми бликами освещало воду. На соседнем островке, как и на берегу, толпилось множество людей. Некоторые даже приставили лестницы к Нельской башне, мало-помалу терявшейся в темноте. Только один костер, со всех сторон окруженный охраной, был освещен сотней факелов. Атмосфера была напряженной. Люди не разговаривали, а перешептывались, прислушиваясь к нарастающему издали гулу. В Гревском порту осужденные, в сопровождении прево, взошли на баржу, которая ощетинилась пиками и гизардами. Дюжина огней бросала трагический свет на два высоких силуэта тамплиеров, которых снова облачили в белые плащи с красными крестами, чтобы придать больше торжественности их предстоящей кончине. Они стояли, держась очень прямо, найдя силы преодолеть боль после пыток, и их изможденные лица были безмятежными. Несмотря на рассеянных в толпе провокаторов, призванных подстрекать народ, толпа молчала. Те, кто правил баржей, повели ее по течению реки.

Когда она прошла лодку Жана д'Омона, тот двинулся следом. Его люди гребли что было сил, чтобы находиться как можно ближе к барже в тот момент, когда Оливье подоспеет к правому борту, а Матье со своими товарищами нападет слева. Баржа оказалась в кольце. Последние защитники тамплиеров пустили в ход свое оружие: топоры, молоты и кинжалы. Вокруг двоих стариков кипела битва, раздавались яростные крики, но с башен дворца лучники уже начали стрелять, а охранники, обступившие поначалу растерянного прево, пришли в себя и оказали мужественное сопротивление. На какую-то секунду Матье подумал, что победа близка, и обхватил Великого магистра:

— За нами, мэтр Жак! Ваши зодчие нуждаются в нас!

Но старик оттолкнул его:

— Нет! Беги, несчастный, пока не поздно! Я выбрал свою судьбу, чтобы искупить вину и чтобы последний образ Храма вновь обрел величие!

Матье сорвался с баржи в воду, где уже плавало несколько трупов. Прево успел достать его мечом и ранил в плечо. Вскрикнув, он ушел под воду. Увидев это, Оливье бросился за ним, сумел ухватить его и перебросить в лодку при помощи Ковена.

— Плохо наше дело! — задыхаясь, крикнул тот. — Надо бежать...

— Бросить остальных? Ни за что!

Но число соратников Оливье сокращалось с трагической быстротой. Шевалье д'Омон был убит одним из первых, а на барже, уже готовой причалить к острову, люди прево расправлялись с последними нападавшими под неописуемые вопли толпы, которая на правом берегу пришла в невероятное возбуждение: опьяненная этой героической попыткой, она смяла кордон солдат и захватила пики, которыми начала сталкивать их в воду. Стоя в лодке, Оливье продолжал сражаться, но тут Ковен из Мона ударом весла повернул прочь от баржи. От этого резкого движения Оливье упал навзничь прямо на Матье, а Ковен стал отчаянно грести, чтобы уклониться от стрел, летевших к ним, казалось, со всех сторон... Быстро поднявшись, Оливье крикнул:

— Эрве! Ты здесь? Слышишь меня?

— Да! Я за тобой!

Повернувшись, он увидел между собой и правым берегом маленькую лодку. В ней было двое совсем молодых людей. Один из них, свесившись за борт, тщетно пытался вытащить слишком тяжелого для него Эрве.

— Оставьте его! — крикнул Оливье. — Я его подниму.

Ковен уже направлял свою лодку поближе. Через мгновение Эрве, вымокший до нитки, но по видимости невредимый, был поднят на борт, и Оливье схватил другие весла, чтобы вывести лодку на течение и придать ей скорости. Они промчались, как стрела, перед крепостью Лувра, откуда лучники стреляли по ним, не беспокоясь о том, что стрелы могут попасть в любопытных.

Наконец они миновали опасное место. Под защитой темноты Оливье поднял весла, чтобы бросить последний взгляд на трагедию, которая завершалась на Еврейском острове. На черном фоне дворцовых башен, на балконе, угадывалась высокая синяя фигура короля, островок у самой воды, отражавший огни, походил на одну из тех блестящих сцен, где разыгрывались мистерии, но эта была мистерия ужаса. С тамплиеров сняли белые плащи, оставив в прежних лохмотьях, и подняли на громадный костер — почти на ту же высоту, где стоял смотревший на них король. Их привязали к бревнам — позднее стало известно, что Великий магистр попросил, чтобы ему сложить руки в молитве и повернуться лицом к собору Парижской Богоматери, — и палачи с факелами стали кружить вокруг круглых поленьев, подсовывая солому и поджигая ее. Дувший с востока пронзительный ветер поднял густой столб дыма, в котором стали появляться первые языки пламени. Было видно, как они лизнули эти хрупкие человеческие фигурки, и в этот момент Великий магистр закричал. Но не от боли. Как и перед собором сегодняшним утром, его голос обрел в эту последнюю минуту сверхчеловеческую силу, пришедшую словно из другого мира. На сей раз это было проклятие. Жак де Моле кричал, что Папа Климент, король Филипп и исполнитель всех грязных дел Ногаре очень скоро предстанут перед Божьим судом!

Палачи начали ворошить поленья, но Великому магистру больше нечего было сказать. Задохнувшись в клубах черного дыма, он умолк. Когда ветер разогнал дым, пламя уже обхватило двух мучеников...

Остолбеневший от этого ужасного зрелища, Оливье не заметил, как Матье, очнувшись, приподнялся и тоже посмотрел в сторону места казни.

— Это конец Храма, — хрипло проговорил он, и в голосе его прозвучали ярость и боль. — Но это и конец соборов... Я больше никогда не буду их возводить, ибо Господь оставил Храм.

Оливье не стал спорить. Он мог бы сказать, что некоторые «братья» уже давно сами оставили Господа, предались странным верованиям и еще более странным обрядам. Он мог бы вспомнить и совсем другое проклятие, которое раздалось с другого костра, разожженного на склоне Рогов Хаттина — костра, в котором сгорел Истинный Крест. Но Жак де Моле своим героизмом вернул Храму его изначальную чистоту и накрыл своим белым плащом все тени, все заблуждения и все преступления. Не следовало касаться этого безупречного паллия[66], который стоил так дорого. Пусть он будет чистым, как снег!