Анахрон - Елена Хаецкая

— Миина! — объявила девка. И снова заторопила его куда-то. Господи, потолок на кухне упал, что ли?

Сигизмунд торопливо умылся. Девка маячила за плечом, смотрела. Была недовольна проволочкой.

Не дав ему как следует вытереть лицо, потащила на кухню. Потолок был на месте. Стены, вроде бы, тоже.

Сигизмунд вопросительно посмотрел на Лантхильду. Она мялась в дверях, тупила глазки, перебирала пальцами подол свитера. Аж зарделась.

Ага, вот оно что. Мы приготовили завтрак. В первый раз. Полезность свою явили. Во всей ее шири и мощи.

Посреди стола стоял поднос. На поднос горой было вывалено печенье. Не было у Сигизмунда печенья! Где она его взяла? Не в магазин же ходила?

Кроме печенья, метрдотель предлагал благосклонному вниманию крупно нарубленный сыр. Топором девка его крошила, что ли? Куски были каждый размером почти с девкин кулак. Хлеб она нарезала большими ломтями. Лежали яйца — из холодильника взяла. Сигизмунд крутнул одно — сырое.

Он повернулся к Лантхильде, глянул вопросительно. Она чуть-чуть подняла глазки и повертелась из стороны в сторону. Так маленькие девочки делают, когда кокетничают. И еще деревенские дурочки. Когда трактористу-ударнику глазки строят. И то не всегда, а только в советских кинокомедиях о прелестях колхозной жизни.

К сытному блюду полагался растворимый кофе. В очень больших кружках. С этими кружками Сигизмунд и Наталья ездили в Крым, когда только-только поженились. С тех пор минуло… Где только Лантхильда их откопала?

Кофе был уже растворен в тепловатой воде. Полкружки занимал сахар. В сахар втыкалась ложка. Видимо, так задумано дизайнером сервировки.

Сигизмунд сел за стол. Поманил девку, чтобы садилась. Она тут же плюхнулась на табуретку. Обеими руками потянула к себе кружку с кофе и начала хлебать. Пристрастилась к кофе. Сахар оттуда ложкой выедала, почавкивала.

Интересно, а как она плиту зажигала? Боится, небось, плиты. Сигизмунд потрогал чайник. Холодный.

Сигизмунд спросил:

— Воду откуда брала? — На чайник махнул. — Оттуда?

Лантхильда посмотрела на чайник, подумала. Потом резко мотнула головой. Заговорила, явно гордясь своей находчивостью. На кран показала.

Ну конечно. Нашла в кране теплую воду. Обрадовалась. И плиту зажигать не надо. Как удобно-то!

Сигизмунд решительно отобрал у Лантхильды кружку. Взял обе и понес к раковине. Лантхильда, широко раскрыв глаза, наблюдала за ним. На ее лице отразился ужас.

Сигизмунд вылил обе кружки. Девка взвыла и вцепилась себе в волосы. Вполголоса запричитала.

Сигизмунд обернулся. Показал на кран. Помахал пальцем предостерегающе. Пояснил: нельзя отсюда пить. Пить надо из чайника. Наливая в чашку!

В чайник наливать из крана. Но холодную! Именно холодную. И кипятить. Зажечь Фидворфоньос и кипятить, поняла?

Иначе…

Он схватил себя за живот и скроил ужасную рожу.

Вот что будет. Поняла?

Лантхильда совсем расстроилась. Чуть не плакала. Сахар сгубленный ни за что, небось, жалела.

Сигизмунд подсел к Лантхильде. По головке ее погладил. На поднос показал, покивал. Мол, отлично все сработано. Эстетика — класс! Пальцы веером!

Лантхильда рассиялась. Спросила что-то. Он кивнул на всякий случай. Взял в руки печенье и повертел. Это было печенье «Октябрь».

Где она его добыла? Сигизмунд показал на печенье и спросил:

— Где взяла?

Лантхильда глянула на него так, будто ничего больше хорошего от жизни она не ждет. Мрачно показала на шкаф-пенал: вот.

В этом шкафу были более-менее обжиты только первые ряды полок. А что происходило на задних рядах… Если бы оттуда вылез инопланетянин, Сигизмунд, пожалуй, не слишком бы удивился. Много лет предметы и продукты жили там своей собственной, таинственной и вполне автономной жизнью. Ветхие крупы, посещаемые муравьями (рыж., дом., неистреб.), толстые эмалированные бидоны с дырявым донышком, бесполезная печка «Чудо». Где-то там же, в глубокой внутренней эмиграции, обитал кувшин — памятник советского увлечения керамикой. Из этого кувшина поливали, купая, маленького Сигизмунда, когда он помещался в тазике и вообще был хороший.

Более близкие ярусы являли собою памятники материальной и несъедобной культуры голодной фазы перестройки. Окаменевшие варенья, сберегаемые Натальей на черный день, большой запас соли и спичек, закупленный ею в первые минуты первого путча (как увидела по ого «Лебединое озеро», так и рванула в гастроном).

Где-то в этих недрищах Лантхильда и откопала печенье, потому что оно явно помнило Горбачева. Вид у него такой был. Истощенный. Не то что печенье времен застоя — то было толстое, рыхлое.

Лантхильда метнулась к мусору и извлекла оттуда упаковку. Предъявила Сигизмунду. Так и есть. Советский знак качества и цена 28 копеек. Археологинюшка.

Археологинюшка была испугана. Очень испугана. Все втолковывала что-то, головой качала. На его живот показывала, на свой. Себя по животу хлопала. Головой трясла. В общем, не хотела она его отравить.

Наконец Сигизмунду это надоело.

— Да успокойся ты, Лантхильда, — сказал он, по возможности ласково. — Давай-ка я тебе покажу, как с плитой обращаться.

Он торжественно подвел девку к плите. Развернул ее к объекту лицом. Сам встал у нее за спиной и взял ее за руки. Провозгласил:

— Смертельный номер! «Фидворфоньос и Пьезохрень»!

Девка диковато покосилась глазом, выворачивая к Сигизмунду шею. Он поклевал ее подбородком в макушку:

— Не отвлекайся.

Ее рукой он снял с гвоздя пьезозажигалку, сделанную в виде пистолета. Поднял вверх и нажал на курок. Зажигалка затрещала. Лантхильда явно струхнула. Присела, стремясь вырваться.

Он удержал ее за руки и вздернул обратно. Еще раз нажал. К своей ладони поднес, показал. В лоб себе упер. Нажал. Русская рулетка. Черные гусары, блин. «Утро генерального директора-2». Или уже «-3».

Девке на висок наставил. Совместно нажали. Девка все косила глазом.

— Ну, поняла?

Конфорки показал. А дальше — по методу ученой обезьяны (кстати, бананы кончились, надо купить): эту ручечку поворачиваешь, здесь зажигаешь. Вот так.

А вот так выключать. Выключать обязательно. Иначе — смерть.

И поджигать обязательно. Иначе тоже смерть. В общем, кругом смерть, но если увернешься, то быстро и надежно согреешь воду.

Лантхильда откровенно затосковала.

— Ик охта.

Сигизмунд выпустил ее и повернул к себе лицом.

— Что — Охта? — спросил он.

— Ик охта, — повторила девка, пятясь от плиты.

— Хво Охта? — построил Сигизмунд сложную конструкцию на неизвестном языке.