Ночная княгиня - Елена Богатырева

Никита думать стал. За это еще раз выпили. А потом сказал ему Веригин о том, что есть-де, мол, человек. Все вопросы утрясает живо и споро. Подтолкнул к дверям. Повезло тебе, говорит, здесь он. Ну не сам, конечно, а его подручный. Все как на духу ему сказывай…

Подручный произвел на Игнатьева хорошее впечатление. Веселый, круглый, румяный, словно шут гороховый. Не страшный совсем. Рассказал ему все снова, на этот раз весело. Вино в голову ударило, море по колено. Напоследок спросил человек: «Убить или так, покалечить?» Игнатьев вино расплескал на белую скатерть — и протрезвел. Посмотрел на человечка кругленького внимательнее. А у того глаза словно с того света смотрят. Испугался купец, но с такими людьми, слышал он, не спорят и назад не отступают. «Покалечить хватит», — пробормотал он тогда.

А вот теперь сидел в лучах закатного солнца и думал — прав был или нет. Ведь ежели бы совсем молодец сгинул, и деньги бы ему отошли вместе с Авдотьей, да и дочка бы могла выйти замуж за племяша… И все-таки прав он был. Парализован зять не на месяц-два, насовсем. Доктор сказал — перелом позвоночника. Речь, может, и вернется, только вот когда это будет еще… Да и кто об этом узнает, ежели он не пожелает? Отвезет его в глухую деревню, и кудахтай там сколько хочешь! Кто услышит?

А дочка пусть со своим хахалем валандается. Брюхо-то уже видать — вот и ладненько. Будем говорить — от муженька. Стало быть, деточка дворянских кровей народится, а не замшелых племяшевых. Племяша-то батюшка до третьей гильдии дотянуть никак не может. Зато парень здор-ровый, румянец во всю щеку, под стать его Дуне. И детенка родят здорового, крепкого. Ох, хоть бы мальчугана!

В усадьбе Сент-Ивенсов полная тишина к полудню нарушается первыми звуками. Это поднимаются девки-служанки, которые к вечеру оденутся дамами и будут участвовать в представлении. В кухне варят шоколад для «барыни». Алиса не изменила своим привычкам. Она теперь хозяйка подпольного игорного дома, точь-в-точь такого же, какой они с Германом ездили смотреть в Баден-Бадене. Ей нравится ее роль. Ей нравится поутру считать с Германом выручку. Нравится, что она здесь в центре внимания, что сюда ездят смотреть на нее, как на чудо невиданное. Ей нравится проводить с Германом не ночи, так рассветы, исполненные любви самозабвенной и жаркой. У них огромные планы, требующие богатого состояния. И состояние это у них почти собрано.

Но Алиса не знает всего, что творится вокруг усадьбы Сент-Ивенсов. Совсем не знает она, что в местных лесах рыщут шайки разбойников. И что вчерашний ее обожатель, выигравший в рулетку сотню тысяч рублей, не добрался до дома. На карету его напали и обошлись с ним грубо. Стянули одежду, всю, до последней нитки. Выпороли его плетьми по мягкому месту, привязав к дереву. Что кучер, придя в себя от удара по голове, отвязал бедного барина, трепещущего от позора и боязни огласки. Привез домой к черному входу, вынес свой праздничный сюртук, чтобы облачить хозяина, чтобы было хозяину в чем объясниться с женой…

Не знала Алиса и кругленького, толстенького человечка, приехавшего сегодня к Герману. Знает только, что человек он милый и славный, что зовут его Степаном Антоновичем и у Германа с ним какие-то дела благотворительные.

И если бы Алиса подслушала разговор Степана Антоновича с Германом в это утро, все равно ничего бы не поняла.

— Добренькое вам утречко, Герман Романович.

— Окстись, Степан. Полдень уж миновал.

— Да я, раб Божий, в трудах все тяжких пребывал. Не заметил.

— До утра? — удивленно ползут вверх брови Германа.

— Не совсем так, но повозиться пришлось. Хребет — это, знаете ли, не пустячок. Образование докторское нужно. Советы.

— И почем нынче советы?

— Сто рублей доктор спрашивал. Зато не спрашивал, зачем мне такой совет. Кстати, вот еще, из карманов вытряхнулось.

Герман берет ассигнации, пересчитывает.

— Мне казалось, восемьдесят пять — это еще не все.

— А пять человек, которые со мной всю ночь старались? Они, по-вашему, ничего не стоят? Ах, Герман Романович, не знаете вы современных людей…

— Ну будет, будет. Как закончилось? Чем?

— Чем же? — чешет в затылке Степан Антонович. — Сосед ваш вчера, возвращаясь ночью домой, с коня упал. А кони, видите ли, поднимают порой седоков. Видать, и его Врут такой же был. Поднял хозяина да принес в дом.

— Все-то мне кажется, что ты за одно дельце хочешь два куша снять, — говорит Герман.

— Не я один, — пожимает плечам и Степан Антонович и выкладывает перед Германом еще сто тысяч ассигнациями. — Не я один, — повторяет он и смотрит на Германа теперь совсем по-другому, словно с того света…

Саша оторопело смотрел то на сундук, то на Макошь с парнем. Они стояли рядышком.

— Зачем в сундук?

— Я так решил.

— Действительно, Ивась, к чему… — возразила было Макошь, но парень отрезал:

— Как договаривались! Проверить его хочу. Сам! Что мне твои сказки.

Он смотрел на Макошь слегка обиженно, ему явно не понравилось, что она стала ему перечить.

Макошь закусила губу и опустила глаза. Ивась повернулся к Саше.

— Вмиг! — ткнул он в сундук пальцем. — Не то здесь брошу.

Саша, ничего не понимая, взглянул на Макошь, но та тихо сказала:

— Не спорь с ним.

В сундуке было довольно просторно и пахло сушеной лавандой. Как только крышка за ним со стуком закрылась и звякнул ключ в замке, Ивась заговорил с Макошью так, будто Саши здесь не было.

— Я, Лада, споров не терплю. Я с тринадцати лет, почитай, сам себе хозяин. И никто до тебя со мной спорить не решался. Если ты мне слово сгоряча дала, то не поздно все воротить. Не беда, что дом спалила. Я тебя к сестре отвезу и никогда о себе не напомню.

— Я слов на ветер не бросаю, — отвечала ему Макошь. — Но и я сама себе хозяйкой всегда была. Как же мы уживемся?

— Неужто твой батюшка, царствие ему небесное, тебя уважению не научил?

— Научил. Да только, чтобы уважать человека, его нужно хорошенечко узнать. А будет за что — будет и уважение.

Ивась хмыкнул.

— Подождем, посмотрим, — сказал он и, судя по шуршащей траве, подошел к Макошь поближе.

— Все-таки зря ты его в сундук, — совсем другим тоном, почти ласково сказала Макошь.

— До Сургута потерпит, а там…

— Что там?

Ивась зашептал, и Саша тщетно напрягал слух, чтобы хоть что-нибудь разобрать. Ну не утопят же они его в Оби, протащив сотню верст в сундуке?

Из их разговоров Саша понял вскоре, что «слово», которое Макошь дала Ивасю, это не что иное, как обещание выйти за него замуж и вернуться с ним в Киев. Взамен она потребовала от него завернуть по пути в столицу и доставить туда Сашу. Вот тут-то кошка между ними и пробежала. От мысли, что Саша все это время жил в домике у девушки, Ивась сходил с ума, пытался скрывать свою ревность, но получалось у него это не ахти как. Он не очень верил в Сашину историю, все повторял, что безвинных в ссылке нету, что не убивец, так вор какой или мошенник. Макошь сердилась, и между ними пробивались искры легкой ссоры, которые Ивась, правда, тут же гасил нежными шепотками и, возможно, поцелуями — по звуку было похоже на то. Саша чуть задремал и очнулся от стука.