Когда все кончилось - Давид Бергельсон

«Дорогой кузен Мончик! Большое, большое спасибо тебе за деньги, которые ты одолжил моей жене Миреле».

Из столовой приплелся одиннадцатилетний братишка, Мончик громко его приветствовал:

— А, господин Леля, мое почтение! Что скажете хорошенького?

Леля, как и старший брат, ненавидит молодых людей, которые ходят к сестре-певице, и не переносит визга сестры. Мончик любит этого худенького человечка за его солидность, за то, что он — малый не промах и часто уличает сестру во лжи, а больше всего за то, что из него, по-видимому, выйдет настоящий человек. Еще и потому любит он братца, что Миреле однажды, увидев его, сказала, что он ей нравится, и погладила по голове. Теперь, взявши Лелю за руку, Мончик о чем-то его расспрашивает, то и дело поглядывая искоса на карточку Миреле и мысленно твердя одно и то же: «Что-то неладное творится с Миреле…»

Однажды около трех часов дня сидел он у стола, усталым голосом отвечая на приветствие последнему из бесчисленных клиентов, которые толклись сегодня в приемной с раннего утра.

Голова еле держалась на плечах; он был всецело поглощен мыслями о бурных происшествиях вчерашнего дня; там, в предместье, шел дым коромыслом: за два дня до этого Миреле переехала в гостиницу на тихом бульваре. В одиннадцать часов вечера вызвали к телефону мать Мончика, тетку Эсфирь, и сообщили ей весть, потрясшую дом Зайденовских, битком набитый растерявшимися людьми:

— Шмулик куда-то пропал… Со вчерашнего вечера нет его дома… Уже искали его… повсюду в городе искали… Что? На заводе? На заводе его тоже нет…

Мончик лежал одетый в кровати, дожидаясь прихода матери; ему пришлось прождать до трех часов утра. В виске все время стреляло; ужас, охвативший семью Зайденовских, пронизывал душу до самой глубины. Он ничего не говорил, но в мозгу неустанно копошились мысли о том, что творится у Зайденовских, где родня предполагает — глупцы этакие! — что он, Мончик, всему виною: оттого и нельзя ему теперь явиться туда…

Под утро вернулась домой мать. Он сам открыл ей дверь, а потом долго сидел на кровати возле нее. В озабоченном мозгу его шла быстрая работа, а мать не торопилась… До нее, видно, успели уже дойти слухи о причастности Мончика к этой истории, и она медленно выкладывала невеселые новости:

— Ну что ж, Шмулика нет как нет, и все боятся, что с ним стряслась беда. Ведь взбредет же этакое в голову человеку: как только «та» уехала, он вывесил на калитке билетик, что квартира сдается в наем, а мебель распродается… Говорят, он оставил еще письмо к родителям, но отец и мать стыдятся даже показывать людям это письмо…

Шурин Иды Шполянской рассказывал, что вчера вечером видел Шмулика неподалеку от хромовской аптеки. Недавно кто-то прочел в вечерней газете, что в парке возле больницы нашли повесившегося человека — кто-то из родных помчался в анатомический театр… Мончик уснул на рассвете, и снилось ему, что он живет в гостинице по соседству с Миреле и видит из окна, как Шмулик прохаживается взад и вперед по тротуару.

Теперь, проработав полдня, он чувствовал себя ужасно усталым и был невообразимо рассеян. Встав ото сна, он подумал, что нужно бы еще нынче забежать к Миреле в гостиницу и что она будет рада его видеть; теперь эта мысль казалась ему нелепой. Нужно было еще зайти в банк и повидаться кое с кем на углу возле биржи. Торопливо принялся он собирать разбросанные бумаги, запер их в несгораемый шкафчик и накинул пальто. Но, очутившись у подъезда, он вдруг побледнел и замер, словно при виде призрака: перед ним на тротуаре стоял Шмулик; лицо его имело обычный желтовато-землистый оттенок; он уклонился от ответа на вопрос, где проваландался последние две ночи, и объявил, что у него к Мончику просьба.

— Два дня тому назад, — рассказывал он, — Миреле ушла из дому и ни за что не хотела взять у меня денег. Сколько я ни просил, все было напрасно — она так и ушла ни с чем… А теперь… может быть, ты бы зашел, Мончик, к ней, и уговорил ее, чтоб она согласилась взять хоть немного…

Спустя несколько дней рослый молодой человек в черном осеннем пальто и широкополой заграничной шляпе вышел из подъезда, где помещались меблированные комнаты, и медленно зашагал по направлению к цепному мосту, соединяющему город с предместьем.

То был акушеркин приятель Герц.

Шесть недель подряд шатался он по улицам своего глухого местечка, улыбаясь при мысли о письме, в котором Миреле просила его приехать, а теперь ни с того ни с сего взял да приехал, как будто желая кого-то подразнить. Проснувшись около полудня в своей меблированной комнате, он вдруг вспомнил, что ему уже тридцать два года, что он еще не женат, что многое из написанного ранее давно перестало ему нравиться; что у Миреле, ради которой он ехал сюда, — здесь дом, муж и целая куча родни. И теперь, одеваясь, он порой громко смеялся над собою.

Несколько дней подряд бродил он по городу, все время чему-то улыбаясь.

Чем бы таким заняться здесь? Ну что ж, коли довелось посетить этот незнакомый город, не грех ознакомиться с его архитектурой; а то еще хорошо сходить на цепной мост, постоять возле мальчуганов, которые лущат семечки, и поглядеть, как лед на реке раскалывается на куски, и река, притаившись, ждет какой-то вести издалека.

Однажды, пройдя мост, он углубился в переулочки предместья; мысль о письме Миреле, лежавшем в кармане, неизменно вызывала улыбку на его губах.

Приближался Пурим; тепел был ясный день и яркими солнечными лучами пронизан прозрачный воздух. Колеса телег как-то особенно громко стучали по недавно обнажившимся камням, и на вечернем небе заходящее солнце превратилось в круг расплавленного серебра и сияло ближним и дальним холмам, обступившим город, словно говоря: «Глядите, вот в них вся суть — в этих черных пятнах оттепельной земли, среди тающего снега».

На деревьях вдоль улиц вовсю чирикали угорелые воробьи; бонны с детьми возвращались с прогулки; в воздухе пахло оттепелью и юной свежестью; чувствовалась радость провинциальных ребятишек, которым уже не приходится возвращаться из хедера в темноте.

Флигель Шмулика был пуст и заперт; Герц остановился. Какой-то прохожий указал ему на большой дом Зайденовских; он вошел в переднюю и осведомился о Миреле.

В столовой у Зайденовских лепили из теста пирожки с маком и делали медовые пряники. Вокруг длинного стола теснились домашние, детвора и женская родня. Всем надоедал маленький слюнявый мальчишка, то и дело запускавший ручонку в теплую медово-ореховую массу; старшие поминутно покрикивали на него:

— Фу ты дрянь! Чего пальцы облизываешь?

Герца встретила в передней служанка. Не зная, что сказать ему, она направилась в столовую. Тотчас же оттуда высыпала целая ватага; в небольшой передней стало тесно от людей. Сгорая от любопытства, обступили женщины незнакомца, который с трудом сдерживал улыбку.

Одной девице, пристально глядевшей на Герца, смерть хотелось узнать, кто он такой; она сообщила ему название гостиницы, где жила Миреле, и прибавила: